С узкоглазым Чан Ши было проще. Когда он свихнулся и стал бросаться на остальных, его просто убили. Руками. И за это никто не осудит нас. Потому что нет свидетелей. Уже нет. Ши, окровавленного, со сломанной шеей бросили без всякого сожаления. Четыре дня в пустыне уничтожают всякую человечность.
… Солнце… Ненавижу солнце… Кожа слазила с меня уже четыре раза. Какой, к Великому Светилу, загар. На голое мясо загар не пристает. Теперь это известно мне лично…
… Вот уже ровно сутки, если они существуют на этой раскаленной планете, я упрямо двигаюсь вперед в гордом одиночестве. Где то там, за горами песка остались чернокожий Джим—Оторви —Ухо и славный, никогда не унывающий Урзул. Как они молили меня дать хоть один глоток, хоть одну каплю воды. Но разве мог я признаться, что последний глоток, оставшийся в фляге, я оставил на самый последний шаг. Кто меня осудит? Кто? Жизнь, или смерть…
…Второй Заброс оказался чуть веселее первого. Прямо в самый центр Большого Ледника. Это название планеты, состоящей из одного громадного куска льда.
Признаться честно, нас не обидели вниманием. Каждому из пяти предоставили максимум одежды, оборудования, пищи. Мы, словно большие мохнатые животные неторопливо, сознавая собственную всесильность, двинулись к точке встречи. Офицер, давший нам последние напутствия уверял, что она находиться в трех днях пути. Слово Академии. Но Академии верить нельзя. Даже когда все слишком хорошо.
Одежда развалилась через два часа. Просто взяла, рассыпалась по гнилым ниточкам и унеслась вслед за пронизывающим ветром. А вместе с ней и все, что было изготовлено из ткани. Спальные мешки, заплечные рюкзаки, веревки крепления.
Потом наступила очередь пищи. Сплошной муляж. Набитые песком консервы, рассыпающийся пенопластовой крошкой хлеб. Остался только шоколад, но такой твердый, что даже я не смог отколупать от плитки не крошки.
Тогда я впервые почувствовал, что такое отчаяние. Безнадега. Сбивающий с ног , ледяной ветер. Снег, нагло просовывающийся во все мыслимые и немыслимые щели. Голодный блеск глаз.
В тот Заброс я впервые узнал вкус человеческого мяса. И научился сооружать грубые накидки из человеческой кожи.
Конечно, офицер соврал. Три дня растянулись в бесконечную неделю. Или месяц. Я не могу с уверенностью утверждать. Знаю только, что когда я, завернутый в задубевшую кожу своих товарищей, с нестирающимися следами крови на губах ввалился в тепло и уют спасательной станции, первое что я сделал, перегрыз горло тому офицеру.
И я снова не виноват, что мои мозги оказались такими памятливыми…
… Северный Ледник… Зато там было полно льда. А лед – вода.
Даже не знаю, что хуже.
Нога предательски вильнула в сторону, задела за соседку, и я в очередной раз растянулся на песке, всем телом чувствуя, как песчинки пустыни втискиваются в обоженное мясо. Странно, что боль уже не воспринимается. Но лежать нельзя. Встань, Ночной Охотник! Встань, будь другом. Еще неизвестно, что впереди? На восьмом уровне, наверно, тоже не больно сладко.
Тело послушалось, собрало в один маленький кулачок остатки силы и, приподняв разваливающуюся массу, толкануло ее вперед. Вот и ладненько. Вот и замечательно. Сделаем так. Сто шагов – остановка. Сто шагов – остановка.
Да кто способен в моем положении сделать эти дурацкие сто шагов. Здесь вам не площадь и не плац. Пустыня…
… Потом наступила очередь диких джунглей. Планета на окраине галактики. Климат нормальный, слегка влажноватый, ничего особенного.
Вот где я отыгрался.
Пока сотоварищи по Забросу носились по джунглям, спасаясь от диких животных, буквально наводнивших планету, я быстренько отыскал глубокую канаву и забрался туда. Зачем? Странный вопрос для Ночного Охотника.
Через сутки я имел в своем распоряжении самую безопасную, самую уютную и просторную нору на всей Поверхности. Слишком глубоко зарываться в местную Твердь я не стал. Во первых можно напороться на опасные формы местных подземных зубчиков, а во вторых требовался постоянный контроль за Поверхностью.
Днем я отдыхал, а ночами выходил на охоту. Незначительная местная особенность в виде хищников, ведших преимущественно ночной образ жизни, не смутила меня. Требовалось всего то расставить на своей территории чувствительные метки, угробить парочку гривастых существ и все. Больше я никого из порыкивающих и повизгивающих близко не видел.
Потом я отыскал обглоданные кости, снес их в свою пещеру. Так на всякий случай. Ровно четыре комплекта. Знаю, что невеселая история. И знаю, что следовало позаботиться об остальных. Но кто меня осудит? Это игра со смертью. Не более.
Зато я отдохнул по полной программе.
Пилоты спустившегося с корабля ботика, увидев сделанные мной продовольственные запасы и прогулявшись по моим Дорогам, однозначно заявили, что подобное видят впервые в жизни.
Я не стал ничего говорить. Потому, что я давно озлобился. Как можно бросать людей, живых людей в джунгли, даже не предоставив им малейшего шанса на выживание?
Академия, ты не права.
… Мимо медленно проплыл остов старого колодца. Я уже не обращал на них внимания. Одно из двух. Если вокруг нет ни одного деревца, значит колодец пуст. А если вокруг него заросли пальм и кактусов – пустынный призрак. Первое время я сломя голову бросался вперед, надеясь обмочить бренное тело в живительной влаге, но убедившись, что колодцы лишь иллюзия, вообще перестал обращать на них внимания…
… Чем же еще порадовала меня жизнь? Всего и не упомнишь. Академия с завидным постоянством отправляла меня в Забросы. Иногда было легко. Иногда не очень. Это только потом, распластавшись на койке в своей комнатушке, я понимал – это интересно. И это нужно. Прежде всего мне.
… А на кой черт мне сдалась эта дурацкая пустыня?
Вскарабкавшись на вершину бархана, я вгляделся в пылающую мерцающим зноем даль. Ни одного цветного бугорочка. Ни деревца, ни кустика. Кругом только песок, песок и ничего кроме песка. Скучно. И грустно. И некому руку подать, в минуту душевной разлуки. Блин.
Вздохнув обожженными легкими и вспомнив, что одним стоянием на месте ничего не достичь, я брякнулся с размаху на попу и съехал по крутому склону. Вот так целый день. Корчишься часа два, карабкаешься, сознание теряешь. А спуск длиться всего одну минуту. Где справедливость?
Её, родной, вообще в природе, похоже, не существует.
Подниматься не хотелось. Если бы я точно знал, что означает слово отчаяние, то охарактеризовал свое нынешнее состояние именно им.
Откуда—то сверху послышался шорох осыпающегося песка.
Как бы мне этого не хотелось, но пришлось вскочить на ноги и метнуться в сторону. Но не успел.
