Держится он превосходно: голос ровен и холоден, как полагается на переговорах, крупное начальственное лицо из тех, что нравятся избирателям, под дубленкой – строгий темный костюм с галстуком, заправленным за жилетку. Внешне он явно перекрывает пухлого «демократического» бегемота. Жанна, по-видимому, испытывает к нему интуитивное уважение. Чувствуется в нем достоинство, не могущее быть поколебленным никакими случайностями. И только хрусткие пальцы, когда он поворачивает замок «дипломата», выдают его слабость и жуткое внутреннее напряжение. Кармазанов, наверное, тоже проникается к нему уважением; отвечает вежливо и даже в какой-то мере сочувственно: Вы должны завтра снять свою кандидатуру… Невозможно, сразу же говорит Проталин. Он уже, вероятно, обдумал этот вопрос, пока ехал сюда. Почему? Мне не позволят этого сделать. «Угол»? – напрямик спрашивает Кармазанов. – «Угол», после секундной заминки отвечает Проталин. Кармазанов щурится; он в курсе, что за «народным блоком» стоит некий криминальный авторитет, кличка «Угол», не брезгующая в борьбе никакими средствами. На чем вас «держат», на семье? – интересуется он. На жене, дочери, опять таки после паузы отвечает Проталин. «Угол» давал деньги непосредственно вам? А когда договаривались с этими, киллерами, вы там присутствовали? Да, опять после паузы кивает Б. С. Проталин. Господи, говорит Кармазанов, да кто же отдает такие распоряжения при свидетелях? Неужели не ясно, что это – крючок, с которого будет не соскочить? Этого хотел «Угол», тихо сообщает Проталин. А выкупиться? – спрашивает Кармазанов почти дружески. Проталин морщится: Нет, «Углу» не деньги нужны. Ему нужно, чтобы город был у него в кармане. Тогда вашему положению не позавидуешь… Они снова молчат, потому что все уже, вроде бы, сказано. Наконец, Проталин начинает вставать – с трудом разгибая суставы. И тут внезапно взрывается длинноволосый юноша. Он подскакивает на месте так, что отлетает в сторону стул, и кричит в лицо Кармазанову, что тот подлец и грязный политик, что пропихивает ворюгу, которому давно место в тюрьме, и что ради политических выгод топит порядочного человека. Юноша совершенно невразумляем. Кажется, что он сейчас бросится на Кармазанова с кулаками. – Да вы понимаете хоть, что это для нас значит?!. – В кабинет врываются парни, вызванные дежурным. Впрочем, Кармазанов просто игнорирует оскорбления. Проталин же совершенно безжизненно берет сына за руку. Пойдем… Нет, я все скажу этому подлецу!.. Пойдем, Юра, это не имеет смысла… – Юноша вдруг успокаивается и уже сам берет Проталина под руку: Все в порядке, отец, извини, не смог сдержаться… – Не прощаясь, они спускаются по ступенькам черного хода. Слышно, как хлопает дверца и как рычит, постепенно удаляясь, мотор. Уехали? – загадочно спрашивает Кармазанов. На лице его – радость, от которой в комнате вдруг становится холоднее. Смерти в такой улыбке больше, чем жизни. Появляется Гоша и поднимает над головой кассету видеозаписи. Нормально, хотя, конечно, могло быть и лучше. А вы как оцениваете? Дядя Паше пожимает плечами. Сотрудничество с уголовниками, бандитское нападение – вне сомнений. Для прокуратуры не знаю, а вот для прессы – его разорвут на части. Крышка, особенно если проплатим первые публикации… Отлично, говорит Кармазанов. Сделай пять копий и список – кому передать. Да! Одну копию пошли – этому самому… Дядя Паша, кажется, недоволен: Зачем?.. А пусть посмотрит, ласково говорит Кармазанов. И вдруг улыбка его приклеивается к черепу, будто у мертвеца, потому что он видит Жанну, соскользнувшую с подоконника, и лицо у нее такое, что в кабинете звенит плотная тишина. Вы обещали, что не будете делать запись переговоров, напоминает она. Обещал, соглашается Кармазанов, точно разгибаемый страшной пружиной. Потому он и был с вами так откровенен… Откровенность в политике – это глупость, говорит Кармазанов. Получается, что вы его обманули… Голос Жанны негромок, однако слова разносятся по всем комнатам. Замирают – движение, разговоры, скрипы, шелест бумаги. Вдруг становится ясным, насколько просторен и гулок насторожившийся дом, и насколько глухи и безбрежны снега вокруг города. Глаза у Кармазанова опасно мертвеют, он весь подается вперед, опираясь о край стола, и скрежещет – так что тоже слышно во всех комнатах штаба: Это политика, моя дорогая; учти: политика. Политика, понимаешь? Это – игра без правил…
Несомненно, что какой-то харизматический ореол у Кармазанова также есть. «Черная аура», как назовет его в своей книге Б. В. Аверин. Нельзя, разумеется, утверждать, что от него напрямую исходит зло, – это слишком прямолинейно и не передает суть данного человека. Но вместе с тем, и стремление к высшим моральным ценностям ему не присуще. Кармазанов, скорее всего, появился на свет не в том времени. В Средние века он, вероятно, стал бы неким новым Савонаролой, проповедником, воинствующим мессией, странствующим фанатичным пророком и повел бы своих приверженцев на штурм твердынь, которые следовало бы сокрушить, кончив бы, тем не менее, все равно костром или плахой. В конце же двадцатого века он выглядит попросту неуместным. Однако магнетическое влияние от него бесспорно проистекает: двинувшийся из комнаты Зайчик, как пригвожденный, застывает на полушаге; Гоша, уже принявший от него кассету, бледнеет и прислоняется к косяку, и даже сдержанный дядя Паша, скашивает глаза на Жанну. Он, пожалуй, лучше всех понимает, насколько серьезна опасность. И только Жанна пренебрегает почти смертельной радиацией глаз. Она отвечает, даже не понижая голоса: Я не могу обманывать, иначе мне перестанут верить… – поворачивается после этого и выходит из кабинета. Слышны ее отяжелевшие уверенные шаги, чье-то быстрое перемещение, видимо, чтобы освободить дорогу, невнятный вопрос, невнятный ответ кого-то местных, а потом с поросячьим взвизгиванием отворяется и затворяется дверь наружу.
Собственно, на этом все и заканчивается. Остаток ночи Жанна проводит в гостинице, не показываясь из номера. Неизвестно, спит она там или наоборот размышляет о чем-нибудь, но решение, принятое ею той ночью, окончательно и бесповоротно. В семь утра, в морозных черных сумерках она уже на вокзале – берет в кассе билет на поезд, следующий в столицу. Место есть только в общем вагоне, но это ей все равно. И, наверное, именно на вокзале слышит она сводку последних известий: при пока невыясненных обстоятельствах погиб кандидат в мэры города от блока народно-патриотических сил, милиция предполагает трагическую случайность, признаков преступления нет, вероятно, неосторожное обращение с огнестрельным оружием. Молча смотрит она на ребристую, в паутине коробочку репродуктора. Она владеет собой, и на лице ее не отражается никаких эмоций. Однако, когда прибывает поезд, выпыхивающий струи пара, и находится место меж двух сонных теток с узлами и чемоданами, она машинально трет друг о друга мерзнущие ладони. Руки у нее чистые, даже без скромного маникюра, свежевымытые, припахивающие еще гостиничным земляничным мылом; вероятно, оттереть кожу лучше уже нельзя, но ей все равно кажется, что на пальцах у нее – следы крови.
