- Ты думаешь, пять месяцев слишком короткий срок? Интенсивность поглощения информации с помощью примененных мною технических средств привела к тому, что эти пять месяцев были равноценны по меньшей мере двум или даже трем годам жизни.
- Два, три, даже десять лет не меняют дела. Нельзя забывать, что для него согласиться с современным состоянием мира значит больше, чем просто отказаться от многих устоявшихся схем и понятий. Ведь, как только он поймет, что все его деяния во имя бога были ошибкой, ему придется признаться, что он был не праведным судьей, а убийцей и мучителем невинных. Мы слишком многого от него требуем.
Кама молча встала из-за стола и начала собирать в дорожную сумку разбросанные на диване мелочи.
- Впрочем, зачем все это объяснять. Ты и сама прекрасно знаешь, немного помолчав, сказал Гарда, - без физиологической терапии тут не обойтись. Я убежден, то же скажут и в Калькутте.
- Но уж очень обидно проигрывать.
- Независимо от окончательного результата твои исследования и попытки адаптации Модеста принесли много ценного. Впрочем, от эксперимента нельзя отказываться, даже если мы заранее уверены в отрицательном результате.
- Я знаю... но... это разные вещи.
- Понимаю. И все же так будет лучше для него.
Кама молча кивнула головой. Она прекрасно понимала, что Гарда прав, но ей трудно было согласиться с мыслью, что барьеры, существующие в мозгу Модеста, невозможно сломать ни языком фактов, ни логическими доказательствами и остается только обратиться к физическим средствам - к проникновению в структуру условных связей мозга.
Гарда думал о том же.
- Есть одно довольно серьезное соображение правового или даже морального характера, - сказал он, задумчиво глядя на Каму. - Мюнх никогда не согласится на операцию, если поймет, чего вы хотите. Если твой тезис о его полной вменяемости будет принят, ты потеряешь правовые основания для проведения изменений в его психике даже в ограниченном объеме. С другой стороны, он не способен к самостоятельной жизни в обществе, требует постоянной опеки, уже не говоря о том, что в определенных случаях он может представлять опасность для окружающих. Его изоляция, ограничение его свободы должны быть подтверждены либо медицинским заключением о его психическом заболевании, либо же судебным определением, что он является опасным элементом. Моральная проблема несколько проще. Для общества Модест едва ли опасен, с точки зрения научных исследований было бы полезнее оставить психику этого человека в теперешнем состоянии как объект эксперимента. В интересах самого Мюнха преобразование его психики, так как конфликт между Мюнхом и обществом является для Мюнха источником душевных мучений, и гуманней избавить его от этого. Однако способ, с помощью которого мы можем этого добиться, находится в противоречии с основными положениями свободы совести и личной свободы. Боюсь, в Калькутте вам придется нелегко.
- Что делать. Другого выхода нет, - вздохнула Кама.
14
Мюнх остановился на пороге.
Кабина самолета скорее напоминала небольшой холл в Институте мозга, чем салоны знакомых ему летательных машин. Мягкий ковер, застилающий пол, низенькие столики, кресла, небольшой автоматический бар с длинной стойкой и рядом высоких стульев, полки, полные книг и журналов, шкафчик для карманного чтеца, даже две картины на стенах. Все это, размещенное внутри серебристой машины, вызывало беспокойство и настороженность.
Кама заметила неуверенность Модеста.
- Ты впервые видишь такой самолет, правда? Не каждая воздушная машина должна походить на ступу или метлу ведьмы, - пошутила она, но выражение лица Мюнха оставалось серьезным и сосредоточенным. - До сих пор ты летал только на короткие расстояния, а это самолет дальнего радиуса. Правда, это не самое быстрое средство сообщения, зато очень удобное. Ну, иди! Не бойся.
- Почему ты думаешь, что я боюсь? - спросил он резко и шагнул внутрь кабины.
- Я не думала тебя обидеть. Просто мне показалось, что ты колеблешься... Если я тебе доставила неприятность, прости.
- Это ты... прости меня.
Он снял с плеча дорожную сумку и внимательно осмотрелся.
- Мы одни? - спросил он минуту погодя.
- Да, совершенно одни.
Она подошла к небольшому распределительному щиту в глубине кабины и нажала одну из кнопок.
На экране появилось лицо молодого мужчины.
- Вы готовы? - кратко спросил он.
- Да. Можешь включать. Когда мы пролетаем над Гималаями?
- Примерно в двенадцать двадцать всемирного времени.
- Будет что-нибудь видно?
- Во время полета над самыми высокими районами до захода солнца остается пятнадцать минут. Опустить машину для лучшей видимости?
- Об этом я и хотела просить.
- Принято. Есть еще какие-нибудь особые пожелания?
- Нет. Благодарю.
Человек на экране сделал какое-то незаметное движение, и почти в тот же момент раскрытая чаша входного купола начала медленно поворачиваться вокруг вертикальной оси.
Модест сделал шаг в сторону закрывающегося входа, но Кама подошла к нему и, взяв за руку, провела к ближайшему креслу.
- Сядем. Во время разгона лучше не ходить по кабине.
Купол закрылся. В кабине воцарилась тишина.
- Счастливого пути, - сказал юноша на экране и исчез.
Темный потолок центрального зала авиапорта сменило голубое небо. Кресла слегка задрожали, и почти в тот же момент серебристые машины, видимые сквозь прозрачные стены, поплыли куда-то вниз. Самолет набирал скорость.
Авиапорт исчез, уступая место разбросанным среди зелени промышленным сооружениям и далеким нагромождениям жилых массивов. Проплыла голубая лента Вислы и отдельные жилые здания, теряющиеся в тумане.
- Ну как? Ты рад? - прервала Кама молчание.
- Зачем ты солгала? - вместо ответа спросил Мюнх.
- Солгала? - недоуменно спросила она. - Я же тебе говорила, что этот полет необходим для твоего здоровья. Кроме того, ты познакомишься с новой страной. Ты хотел увидеть Индию... Туда мы и летим.
- Ты сказала, что мы одни...
- Но мы действительно одни!
- А он? - Мюнх показал на экран.
Кама улыбнулась.
- Это же только изображение. - Она встала с кресла и подошла к пульту. - Ты видел работника авиапорта в Варшаве. Кораблем управляет система автоматических приборов. Автоматов! Машин, работающих без помощи человека. Я когда-то тебе уже об этом говорила.
- Знаю, - не совсем убежденно кивнул он головой.
- Машины ведут корабль по заранее разработанной программе, а также в соответствии с приказами, поступающими с аэродромов.
- Но этот... человек... нас видит?
- Так же, как ты видишь меня, а я тебя, когда мы разговариваем по визофону.
