Если я немного головой поехал, это мое дело. Пока работать не мешает. А если камень на самом деле вращается, то это будет громадное открытие имени моей фамилии. Как бы проверить?
Призадумался еще крепче. И вдруг мне пришла интересная мысль: на станции оборудования полно, но нет ничего для визуальной регистрации быстрых процессов. Наверное, это правильно, ведь на Луне ничего быстро не происходит. Вернее сказать, вообще ничего не происходит. Если, к примеру, пробежит собака, то заснять ее будет нечем, кинокамеры нет. Фотоаппарат, конечно, есть, очень хорошая зеркалка «Зенит-Е». И несколько катушек черно-белой «свемовской»[10] пленки. А зачем здесь цветная? На Луне всё серое. Одна только Матушка цветная, но ее снимков — горы наворочены.
В следующий выход я прихватил «Зенит», прочертил мелом на камне горизонтальную линию, которая тут же стала весело вращаться, и стал снимать. Если камень вращается, то линия на снимках будет расположена по-разному. Если нет — ой-ой-ой. Честно отсняв все тридцать шесть кадров, я вернулся, положил пленку в «земную» сумку, лег и уснул.
Все когда-нибудь кончается, даже долгое дежурство. И однажды поздним вечером из динамика рации раздался веселый Генкин голос:
— Эй, затворник! Гостей принимаешь?
— Куда от вас деваться?
— К посадке готов!
— Разрешаю!
В шлейфах пыли Генка спустился с черных небес. Мы хлопнули друг друга по плечам, пожали толстые лапы скафандров и принялись за работу. Погрузка-разгрузка — любимое занятие обитателей Луны. Тяжеленные баллоны с кислородом, ящики с харчами, канистры воды, какие-то длинные коробки были уложены в подпол станции. В багажник взлетно-посадочного модуля отнесли пустые баллоны, канистры и контейнер с сушеными какашками. Туда же поставили ящик с драгоценными пленками и лентами самописцев. Сфотографировались в обнимку. Потом Генка прошлюзовался в станцию, а я, забравшись по лесенке в модуль, сел в пилотское кресло, пристегнулся, посмотрел на зеленые точки индикаторов и глубоко вздохнул:
— К взлету готов!
Генкин голос прохрипел в наушниках:
— Ну и напердел ты здесь… взлет разрешаю.
Я улыбнулся и нажал кнопку «Старт». В задницу ощутимо толкнуло.
2. Земля
Матушка заставляет себя уважать. По прибытии отвешиваешь ей земной поклон, потом без сил бухаешься на четвереньки. Обленившиеся мышцы громко протестуют. Особо тяжко в первый день. Потом упражнения, процедуры, анализы, рентген, допросы психологов. Через неделю долгожданное: свободен! Зарплата на карточке!
И вот я дома. Дети — в интернете. Пищит мобильник:
— Привет, ты как?
— Нормально.
— Как отдежурилось?
— Нормально.
— Здоров?
— Вроде как.
— Ну, бывай, увидимся!
— Бывай.
Мама, теща и жена хлопочут на кухне, откуда доносятся божественные ароматы. Слюнки текут — хоть ведро подставляй. Вам, земным червякам, этого не понять. После трех месяцев сублимированных концентратов и водички, переработанной из твоего же ссанья…
На столе пиво и соленая астраханская воблочка. С икрой, конечно. Я не спеша потягиваю из темной бутылки и листаю каналы телевизора, выключив звук. После каждой смены надеюсь, что на ТВ появится хоть что-то для души. Для спокойного отдохновения. Но нет. Набор все тот же: мочилово — пьянка — сиськи — ужасы — перхоть — кариес — мочилово. Со вздохом нажимаю красную кнопку. Плазменная «Тошиба» послушно гаснет. Пищит мобильник. Генкина жена.
— Привет, Саш! Ты как?
— Здравствуй, Свет! Нормально.
— А на станции?
— Все пучком.
— А Генка?
— Нормально. Да ты приходи к нам. Чего по телефону…
— Через полчасика. Хорошо?
— Ждем.
С каждым глотком пива желание проявить лунную пленку усиливается.
— Мам, я пленку проявлю, пока вы возитесь.
— Да уже почти готово! А кто звонил?
— Светка. Придет через полчаса.
— Ну, тогда проявляй.
Я иду в кладовку и запираю дверь. Выключаю свет, подтыкаю в щель под дверью старое покрывало. Осторожно перекручиваю пленку в фотобачок. Развожу химикаты.
Через десять минут вытаскиваю мокрую пленку и подхожу к окну. Черная меловая линия на всех снимках горизонтальна. Чего и следовало ожидать.
Жена обнимает сзади, спрашивает:
— К папе когда пойдешь?
— Завтра.
— Батарейки не забудь.
— Ладно.
Встал чуть свет. Лучше поехать пораньше, пока народ не повалил.
Прекрасное утро, зелень и солнце. Чудесные земные запахи.
— Папа.
— Здравствуй, Саша. Тебя не было сто пятнадцать дней.
— Ты считал?
— Я считаю каждый день. Как прошло дежурство?
— Как обычно. Без нештатных. Все хорошо.
— Чем займешься в отпуске?
— Поваляюсь на диване, съезжу на рыбалку.
— А книги?
— Почитаю.
— Книги надо читать, это полезно. У меня есть список хороших книг.
— Я это все читал.
— Книги надо читать, это полезно. У меня есть список хороших книг.
— Папа…
— Книги надо читать, это полезно. У меня есть список хороших книг.
— Отец…
— Книги надо читать, это полезно… это полезно… это…
Зависло. Я поставил цветы в мраморную вазу. Поддел ногтем незаметную крышку на памятнике. Вынул небольшой, с пачку сигарет, блок. Вода, что ли, попала? На руку высыпались батарейки. Вроде бы все сухо. Дурацкая коробочка с процессором и синтезатором речи, говорящая голосом умершего. Похоронная фирма ставит ее бесплатно. Первое время помогает пережить потерю. Потом к ней привыкаешь. Приходишь на кладбище и разговариваешь. Это стали делать недавно. Сначала казалось дико, потом привыкли. Теперь предлагают опции: разговор с покойником по телефону, а также охрану могилы, с фотографированием вандалов и автоматическим сообщением в милицию. А что, и это приживется. Нам много чего поначалу казалось дикостью: брачные контракты, частная земля, дурдом по телевизору. И ничего, привыкли.
Я достал упаковку новых батареек, вставил. Воткнул блок на место, закрыл крышку.
— Папа.
— Здравствуй, Саша. Тебя не было сто пятнадцать дней.
— Ты считал?
— Я считаю каждый день. Как прошло дежурство?
— Как обычно. Без нештатных. Все хорошо.
— Не ври отцу. А зачем камень на фото снимал?
Я оглянулся. Сзади, за могильной оградой, молча стояли люди без лиц.
— А, это вы, уважаемые воображаемые… Тоже слышали? Но вы же никому не скажете, правда? Ведь все, что творится в моей голове, — мое личное дело!
