Но все эти предположения казались Багрецову не совсем убедительными. Хотя бы потому, что капризами воздушных течений летающую лабораторию может занести в тайгу или пустынные степи. Тимофей упоминал, что диск управляется по радио, но как он может возвратиться обратно, скажем, при встречном ветре?
Вадим окликнул Бабкина и, не теряя печального юмора, сказал, что их вынужденное путешествие не обязательно должно закончиться на ракетодроме Ионосферного института, хотя и очень хотелось бы повидаться с Набатниковым.
— Опять чудишь, — отмахнулся Тимофей, как от назойливой мухи. — Где положено, там и сядем. Раньше на диске испытывались разные двигатели.
— То раньше. А теперь ты его сам не узнал. Все перестроено.
— Ну и что ж из этого? Люди понимали, что делали, зачем бы им… — начал Тимофей и осекся.
Не следует тревожить Димку. В свое время был разговор о том, чтобы старую конструкцию диска освободить от двигателей и передать метеорологам для изучения воздушных течений. Чем дело кончилось — неизвестно, Во всяком случае, двигателей пока не слышно.
— Зачем ты со мной в прятки играешь? — обиделся Вадим. — Договаривай, коли так…
— А мне нечего договаривать. Ты же слышал, что «Унион» отправляется к Набатникову?
— По воле ветра? — И Вадим отвернулся.
Не впервой Бабкину видеть надутого обидчивого друга. Иной раз, когда еще вместе работали в лаборатории, Димка по два, по три дня не показывался ни в столовой, ни на автобусной остановке, где после работы собирались сотрудники института. Он старался приехать раньше всех и уезжал последним. Но вот проходили дни его добровольного затворничества, и снова слышался Димкин смех. Не мог он жить без людей и самым страшным на свете считал одиночество. Не любил он недомолвок, подозрительности, настороженного отношения друг к другу, причем вмешивался в ссоры, выступая посредником, но чаще всего неудачно — не хватало дипломатического такта, враги не только не мирились, но еще больше ссорились и злились на Димку, который, по их мнению, подливал масла в огонь. Возможно, потому, что у Димки такой прямолинейный характер, с которым трудно жить, Бабкин относился к другу несколько покровительственно.
Вот и сейчас он снисходительно похлопал Димку по плечу:
— Ты останешься здесь, а я посмотрю, как поживают аккумуляторы.
— Отключи на время ту же группу, — посоветовал Вадим. — Грозы пока не предвидится.
Тимофей шел в одних носках. Больно ступать, как по железной решетке. Все, что он и раньше видел в этой летающей лаборатории, поражало своей легкостью, почти невесомостью. Каркасы приборов были сделаны из каких-то очень легких, вероятно магниевых, сплавов. В тонких, как картон, профилированных конструкциях мастера высверлили дырки для облегчения веса. Здесь учитывался чуть ли не каждый грамм, как в радиозондах. Ведь еще давно, когда в центральной кабине устанавливался телевизионный передатчик, пришлось на время снять камеры для аэрофотосъемки. А что они весили? Пустяк. Кстати, и сейчас их нет. Одна из камер стояла вот здесь, возле люка. Отверстие для объектива закрыто круглой задвижкой. Оказывается, задвижка легко поворачивается и под ней виднеется толстое стекло, как в водолазном скафандре.
Тимофей заглянул в окошко. Порыжевшая степь, белые пятна солончаков, дорога, обсаженная тополями.
«Значит, если придется закрыть люк в коридоре, можно видеть землю отсюда», — подумал Тимофей, и это его не обрадовало. Закрывать люки потребовалось бы на большой высоте, куда Тимофей вовсе не стремился. Ему также не нравилось, что сильный северо-западный ветер несет диск к морю. Он определил это без компаса. По степи скользила тень диска, на ее пути попадались и другие тени от деревьев, строений, столбов.
Сопоставляя это вместе с движущимся продолговатым пятном, нетрудно было догадаться, что диск летит на юго-восток.
Первым увидел море Вадим. Из люка даль просматривалась лучше, чем сквозь маленькое окошко. Полуденные солнечные лучи падали на землю. Тень диска стала почти круглой. Она бежала по степи, точно стараясь обогнать и машину на дороге и низко летящего ястреба.
Попадая в ерики — овраги, тень изгибалась, как-то неожиданно перекручивалась и снова вылезала на степной простор. Она перемахивала через рощи, дома, заборы.
Наконец тонкой, кружевной оборкой показалась пенистая линия прибоя. Тень пересекла ее, разорвала надвое и, похожая на гигантскую батисферу, скользнула в воду.
Море — как синяя бумага, исчерченная мелом: формулы, цифры, запятые… У Вадима зарябило в глазах.
Взлетела цифра, похожая на тройку. Потом еще, еще. Это — чайки.
Они поднимались все выше и выше, огромные, мохнатые, как пенистые гребни.
Зажмурился Вадим, протер глаза: что за чертовщина? Да нет, это не чайки, а волны, настоящие волны поднимаются к люку. Лишь сейчас догадался Вадим, что диск идет вниз — знакомое ощущение опускающегося лифта.
Промелькнула мысль: неужели Тимка случайно отключил провод от газового клапана? Газ улетучивается, диск падает.
Вода уже близко.
В этой главе выясняется, что несмотря на всякие неудачи, конструктор Поярков может говорить не только об испытаниях. Он сожалеет, что есть девушки, которым нельзя улыбаться, и хочет, чтобы все они плакали над стихами. А кроме того, здесь рассказывается о женских руках, о звездах и о любви.
Примерно за, час до описываемых событий в НИИАП все было спокойно. Правда, Борис Захарович все еще никак не мог опомниться из-за того, что целая группа надежнейших метеоприборов вдруг забастовала и на некоторое время прекратила работу. Сейчас они опять включились, а что там произошло — даже богу неизвестно. Всякие бывают случайности. Иногда мышонок может вывести из строя мощную радиостанцию, если попадет между пластинами конденсатора или в другое ответственное место.
Поярков хоть и нервничал из-за того, что «Унион» летит ниже расчетной высоты, но был уверен в непогрешимости конструкции.
Полет «Униона» сейчас протекает нормально. Через тридцать минут можно будет узнать некоторые интересующие Пояркова данные. А пока он вышел в скверик хоть немножко передохнуть.
После бессонной ночи большинству сотрудников НИИАП, тем, кто занимался отправкой «Униона», Медоваров разрешил ехать домой. Нюра тоже получила это разрешение, но Толь Толич намекнул, что она, возможно, вылетит в срочную командировку, и посоветовал немного подождать.
— Побудьте со мной, Нюрочка, — предложил Поярков. — Все еще ничего не известно?
Мимо проходили люди в белых халатах. За ними везли клетки с гусями, кроликами, ящики с хилыми желтыми ростками, банки с водорослями, бормашину и зубоврачебное кресло. Поярков проводил их ироническим взглядом и с раздражением заговорил:
