Она подошла к нему вплотную. Вечерний закат причудливо расписал небо золотом и багрянцем. Холодный верховой ветер, несущий с собой фонтаны пыли, разбивался о Защитную стену.
Пол почувствовал рядом с собой тепло Чани и мгновенно набросил покрывало забытья на свое видение. Просто стоял, ни о чем не думая, но время отказывалось остановиться. Он вдохнул тьму, беззвездную, бесследную. Слепота поглотила его, осталось лишь удивление перед звуками, составляющими Вселенную. Все вокруг него опиралось на единственное чувство — слух и оживало лишь тогда, когда он касался осязаемых предметов: занавесь, рука Чани… Он поймал себя на том, что вслушивается в дыхание Чани.
«В чем же вина того, что только вероятно?» — спросил он себя. Его мозг нес в себе огромное количество воспоминаний о несбывшемся. Ведь каждое мгновение реальности имеет бесчисленные проекции, мгновения, которым не суждено осуществиться. Он помнил это несбывшееся прошлое, и тяжесть воспоминания угрожала поглотить его настоящее.
Чани оперлась на его руку. Он чувствовал ее тело — мертвое тело, уносимое водоворотом Времени. Воспоминания о Вечности грозили захватить его целиком. Видеть вечность — значит быть открытым для ее капризов, быть угнетенным ее бесконечными измерениями. Личное бессмертие оракула требовало расплаты: прошлое и будущее совмещались во времени.
Снова из темной ямы поднялось видение. Оно было его глазами. Оно двигало его мышцами. Оно вело его в следующий момент, в следующий час, в следующий день… пока он не почувствует, что он здесь!
— Пора идти, — сказала Чани. — Скоро Совет…
— Алия займет мое место.
— Она знает, что надо делать?
— Знает.
День Алии начинался со смены караула во дворце, под ее окнами. Сегодня она увидела там смятение, услышала многоголосый неразборчивый гул. Картина прояснилась, когда она разглядела узника, которого привела охрана. Это был панегирист Корба.
Она проделала утренний туалет, изредка подходя к окну и разглядывая Корбу. Она попыталась вспомнить его грубым бородатым командиром третьей волны в битве под Арракином. Это ей не удавалось. Корба стал теперь круглым толстяком, одетым в дорогой костюм из паратского шелка. Видны были тщательно отглаженные брыжи и исподнее платье все в золоте и драгоценностях. Пурпурный пояс опоясывал талию. Рукава, просовывающиеся в специальные прорези верхнего платья, ниспадали вниз пышными складками темно-зеленого и черного бархата.
Несколько наибов вышли взглянуть на обращение со Свободным. Их появление вызвало шум, так как Корба начал кричать, что он невиновен. Алия всматривалась в толпы Свободных, пытаясь вспомнить, какими они были раньше. Настоящее заслоняло прошлое. Все они стали гедонистами, позволявшими себе удовольствия, какие обычный человек даже не мог бы себе вообразить.
Она видела, что их беспокойные взгляды часто останавливаются на дверях зала, где должен был происходить Совет. Они думали о слепом, но видящем Муаддибе, о новом проявлении его чудесной силы. По их законам слепого должно оставить в пустыне, а его воду отдать Шаи-Хулуду. Но безглазый Муаддиб видел. Им не нравилось здание крепости, они чувствовали себя в нем, как в ловушке. Дай им пещеру в скале, там они вздохнут свободно, но не здесь, где их ждет новый Муаддиб.
Собираясь идти на Совет, Алия заметила на столе письмо — последнее письмо от матери. Несмотря на особое уважение, которым пользовался Каладан как место рождения Пола, леди Джессика подчеркивала свое нежелание превращать планету в место паломничества.
«Несомненно, мой сын — эпохальная фигура в истории, — писала она, — но это не повод для вторжения толпы…»
Алия коснулась письма, испытывая странное чувство взаимного контакта. Эту бумагу держала в руках ее мать. Такое архаическое изобретение, как переписка, содержит в себе нечто глубоко личное. Письмо не может заменить ни один другой текст. Написанное на боевом коде Атридесов, письмо Джессики представляло собой почти непроницаемое средство сохранения тайны переписки.
Мысль о матери, как всегда, вызвала у Алии внутреннюю расплывчатость. Спайсовое изменение, смешавшее души матери и дочери, заставляло ее думать о Поле, как о сыне, которому она дала жизнь. Это же единство представляло ей собственного отца, как возлюбленного. Призрачные тени, люди из вероятного прошлого беспорядочно метались в ее сознании.
По пути в комнату, где ее ждала охрана из амазонок, Алия перечитала письмо.
«Вы породили гибельный парадокс, — писала леди Джессика. — Правительство не может быть религиозным и в то же время деспотичным. Религиозный опыт требует самопроизвольности, закон же исключает ее. Вы не умеете управлять, не опираясь на закон, и ваши законы постепенно вытесняют мораль, совесть, даже саму религию. Я предвижу день, когда место веры займут ее символы и на смену молитве придет ритуал. А между тем правительство суть интеллектуальный организм, подверженный сомнениям, ищущий ответа на вечные вопросы бытия…»
В приемной в нос Алии ударил аромат спайсового кофе. Четыре амазонки вскочили при ее появлении и пошли за ней, чеканя шаг. У них были лица посвященных, не знающих страха. Это были фанатичные Свободные, которые могут убить, не испытывая жалости или чувства вины.
«В этом я не похожа на них, — подумала Алия. — На знамени Атридесов и так достаточно грязи».
Когда она вошла в нижний зал, дежурный паж бросился вызывать охрану. Зал не имел окон, и освещался лишь несколькими глоуглобами. В дальнем конце зала распахнулись парадные двери, пропустив столб дневного света. Оттуда показались охранники, ведущие Корбу.
— Где Стилгар? — спросила Алия.
— Он уже на месте, — ответила одна из амазонок.
Алия направилась в зал заседаний Совета. Это было одно из самых помпезных помещений в крепости. В ближнем его конце возвышался помост с единственным массивным стулом. От помоста уходили возвышающимся амфитеатром ряды мягких кресел, заканчивающиеся галереей. Занавеси на высоких окнах были раздвинуты, и в помещение лились потоки солнечного света.
Алия обвела глазами зал и отметила, что галерея заполнена наибами. Открытое пространство под балконом занимали охранники, которыми распоряжался Стилгар. Он никак не прореагировал на появление Алии.
Привели Корбу и усадили на подушку перед помостом. Два стражника встали за его спиной.
Когда Алия села, к помосту подошел Стилгар.
— Где Муаддиб? — спросил он.
— Мой брат поручил председательствовать в Совете мне. Услышав это, наибы на балконе запротестовали.
