зла и перед смертью он просидел со Старым Айзеком всю ночь. Но и Айзек, и Кью, и жеребенок от Беглеца – все они принадлежали Старому Маастеру, а он владел ими целиком и полностью. Владел, как деньгами в своих карманах. Ну об этом Кью знал всю свою жизнь, но теперь, когда он тревожился, у него возникло непривычное чувство.
Ну так вот, однажды ковал он лошадь для юного Маастера Шепли и подковал чин чином. А когда подковал, подставил руки юному Маастеру Шепли, и юный Маастер Шепли вскочил в седло и со смехом бросил ему серебрушку. Кью не стоило беспокоиться, ведь джентльмены иногда так делали. И Старый Маастер был не злой, он не возражал. Но всю ночь Кью ощупывал отпечаток каблука юного Маастера Шепли у себя на ладонях. И все же юный Маастер Шепли ему нравился. Кью ничего не понимал.
Наконец Кью решил, что его, должно быть, заколдовали. Он не знал, кто это сделал и почему. Зато знал, что должен сделать он сам. Сходить к тетушке Рейчел.
Тетушка Рейчел была старой-престарой и жила в хижине сама по себе, с внучкой Сьюки. Она видела отца Старого Маастера и его отца, и говорили, что видела Джорджа Вашингтона с белыми волосами и генерала Лафайета в костюме с золотом, который дал ему король Франции, чтобы сражаться в нем. Одни говорили, что она колдует, другие – что нет, но все на плантации шибко уважали ее, ведь если она кого сглазит, то может и не снять сглаз. Ну а мамаша Кью водила дружбу с тетушкой Рейчел, вот Кью и пошел ее проведать.
Она сидела у себя в хижине в тусклом свете очага. На огне стоял горшок, и временами в нем что-то булькало и урчало, как урчат на болотах лягушки-быки, а в остальном было тихо. Кью сказал ей вежливости, спросил, как ее беда со спиной. Потом дал ей петуха, которого прихватил с собой на всякий случай. Петух был черный, и тетушка, кажется, осталась довольна. Она взяла его в тонкие черные руки, он встрепенулся и заквохтал. Тогда она провела мелом черту от его клюва по половице, и он замер и притих. Ну этот фокус Кью видал и раньше. Но это совсем другое дело – когда видишь его в хижине тетушки Рейчел, где на огне булькает горшок. От этого ему стало не по себе, и он, чтобы не было так одиноко, побрякал монеткой в кармане.
Немного погодя старуха заговорила:
– Ну, сын Кью, славного молодого петушка ты мне принес. А еще что ты мне принес, сын Кью?
– Я принес тебе тревогу, – осипшим голосом сказал Кью, потому что ничего другого не придумал.
Она кивнула, будто этого и ждала.
– Почти все приносят мне тревогу, – отозвалась она. – Почти все приносят тревогу тетушке Рейчел. Какая у тебя тревога, сын Кью? Мужская тревога или женская?
– Моя тревога, – ответил Кью и объяснил ей все так, как смог. А когда закончил, горшок на огне булькнул, квакнул, и старуха помешала в нем длинной ложкой.
– Ну, сын Кью, сын Каффи, сына Шанго, – сказала тетушка, – у тебя и впрямь большая тревога.
– И она убьет меня насмерть? – спросил Кью.
– Правду об этом я сказать тебе не могу, – сообщила тетушка Рейчел. – Могла бы сказать ложь и советы. Кому другому, может, и сказала бы. Но твой дед Шанго был могучим человеком. Три человека должны были держать его, чтобы надеть на него кандалы, и я видела, как ими разбили ему сердце. Тебе я лгать не стану, сын Кью. У тебя болезнь.
– Эта болезнь плохая? – спросил Кью.
– Эта болезнь у тебя в крови, – объяснила тетушка Рейчел. – Болезнь у тебя в печени и в жилах. Насколько я знаю, у твоего папаши такой не было – он пошел в родню по своей матери. Но твой папаша был короманти, а они смелые и свободные, и ты уродился в него. Это болезнь свободы, сын Кью.
– Болезнь свободы? – повторил Кью.
– Болезнь свободы. – Маленькие глазки старухи засверкали, как искры. – Одних они ломают, других укрощают, – продолжала она, – а третьих не удается ни сломить, ни приручить. Мне ли не знать признаков и мучений – мне, которая проделала средний путь [18] на работорговом судне и видела, как мои сородичи разлетелись кто куда, как песок? Я ли не видела, что оно грядет, Господи, – о, Господи, я ли не видела, что оно грядет?
– Что грядет? – спросил Кью.
– Мрак в небесах и туча с мечом в ней, – пояснила старуха, помешивая в горшке, – потому что они все держат и держат наш народ.
Кью затрясло.
– Я не хочу, чтобы меня высекли, – сказал он. – Меня никогда не секли, сильно – никогда.
– Твоего деда Шанго секли до тех пор, пока кровь не заструилась ручьем у него по спине, – сказала старуха, – но некоторых нельзя сломить или подчинить.
– Не хочу, чтобы за мной гнались с собаками. Не хочу слышать, как лают собаки и патерули бегут за мной по пятам.
Старуха помешала в горшке.
– Старый Маастер – он хороший маастер, – продолжал Кью. – Не хочу я делать ему никакого вреда. Не хочу никакой беды и ничего замышлять, чтобы попасть в беду.
Старуха все мешала и мешала в горшке.
– Боже, как же я хочу быть свободным, – сказал Кью. – Я ною от боли и горюю по свободе. Как мне стать свободным, тетушка Рейчел?
– Есть дорога, которая проходит под землей, – сообщила старуха. – Я никогда ее не видела, но знаю про нее. Поезд, который пыхтит и сверкает, ходит по этой дороге сквозь землю. Так мне говорили. Но правда ли это, я не знаю. – Она посмотрела на Кью.
Кью ответил ей довольно смелым взглядом, потому что он сам слышал про подземную железную дорогу – правда, только упоминания шепотом. Но он понимал, что бесполезно выспрашивать у старухи то, чего она не скажет.
– Как мне найти эту дорогу, тетушка Рейчел? – спросил он.
– Смотри на кролика в зарослях шиповника и увидишь, что он делает, – ответила старуха. – Смотри на сову в лесу и увидишь, что она делает. Смотри на звезду в небе и увидишь, что она делает. Потом приходи ко мне опять поговорить. А теперь я буду есть, потому что голодная.
Больше тем вечером она не сказала ему ни слова, но когда Кью вернулся к себе на чердак, ее слова продолжали бурлить у него в голове. Всю ночь он слышал, как состав из вагонов храпит и
