Исследуя свое сокровище, Дарновский много экспериментировал. Пытаясь определить границы возможного, иной раз, бывало, доходил до маразма.
Например, еще первокурсником, уселся перед телевизором, когда престарелый генсек, с трудом ворочая языком, читал по бумажке какую-то тягомотину, и долго пытался поймать взгляд Леонида Ильича.
Вдруг удастся прочесть мысли руководителя партии и государства прямо с экрана? Ух, какие перспективы открылись бы перед будущим международником!
Смешно вспомнить.
На самом деле для того чтоб слышать внутренний голос другого человека, требовался непосредственный визуальный контакт.
Ничего, и этим инструментом можно было достичь очень многого.
Как тяжелоатлеты качают штангу, разрабатывая мышцы, так и Роберт развил свою «маскулатуру» до совершенства. Научился с одного «очного» контакта продолжительностью в секунду тянуть из человека мысли две, а то и три минуты.
Со временем выработалась привычка без особой нужды в глаза окружающим не смотреть, не то обрушивалось слишком много лишней, а иногда и обидной для самолюбия информации. Если же человек и его внутренний голос почему-либо представляли интерес, Роберт вел себя так: взглянет раз – и отводит глаза. Потом, через некоторое время, еще. Посторонним казалось, что он застенчив.
Была у него одна игра. Познакомится с кем-нибудь и неделю или две старается не встречаться с этим человеком взглядом. Составит себе о нем представление, пользуясь лишь арсеналом, доступным обычным людям. Потом подслушает мысли и проверит, правильно понял нового знакомца или нет. Почти всегда оказывалось, что чего-то главного не приметил. Диковинное существо хомо сапиенс: на языке одно, а на уме совсем другое.
В институте Роберт учился с полной отдачей, без дураков, особенно налегая на иностранные языки. Понимал, как это поможет ему в светлом будущем. Сидишь за столом переговоров с каким-нибудь иностранным дипломатом и видишь его, голубчика, насквозь, как рентгеном.
Английский у него был первый, французский второй, а с третьего курса Дарновский факультативно взял еще и немецкий, который потом пригодился больше всего. После первого курса, малость похимичив при помощи Дара, он пристроился в интернациональный стройотряд, поехал летом в Карл-Марксштадт рыть фундамент для Дома советско-немецкой дружбы. С этого момента окончательно переориентировался на германское направление.
На пятом курсе съездил на стажировку в ФРГ (это уже тесть помог, в ту пору еще будущий). А перед самым дипломом прорвался в члены КПСС – большая победа, потому что квота для студентов была маленькая, под самых мохнатолапых первачей. Но опять помог Дар, да и тесть Всеволод Игнатьевич, к тому времени уже состоявшийся, в нужный момент устроил звоночек.
Распределился Роберт в совершенно сказочное место: в НИИКС, Научно-исследовательский институт капиталистических стран. Две стабильные загранкомандировки ежегодно, к 25 годам гарантированный диссер и место старшего научного (300 рэ, если с надбавками), а там можно и в завсекторы выйти, после чего вообще открываются все пути. Например, не проблема поехать в хорошее посольство, годика на три – укрепить материальную базу, подсобрать материал для докторской. Где-то к середине 90-х, едва перевалив за тридцатник, Дарновский был бы доктор наук, ценнейший кадр. Такого хоть в дипломатические советники бери, хоть в заведующие отделом (а это, между прочим, номенклатура ЦК). Кстати, не фантастика была бы и попасть прямо на Старую площадь – инструктором в международный или идеологический. Нудновато, конечно, зато в смысле карьеры самое оно.
Карьера пошла бы еще шустрей, если бы он одновременно запустился по второй линии – по органам, как многие его коллеги. По этому поводу Роберт советовался с тестем, человеком умным и здравым. Всеволод Игнатьевич сказал: не стоит. Поженить тебя с Конторой не штука, но сейчас столько «двоеженцев» развелось, что в будущем может оказаться перспективнее положение «моногама». Особенно, если будет шанс устроиться в какую-нибудь серьезную международную организацию. Те ведь тоже не дураки, знают, кто из наших с погонами, а кто нет.
Совет, как обычно, был мудрый. Хотя на гебешном поприще Роберт мог бы достичь ого-го каких успехов, с его-то талантом. Где-нибудь на рауте за бокальчиком джин-тоника перемолвиться парой слов с иностранным резидентом, ненавязчиво заглянуть ему в глаза… Эх, знала бы Родина, какой боец невидимого фронта зря пропадает.
Но не обломилась Дарновскому работа в ООН или ЮНЕСКО – те, кто туда попал, сидели крепко, бульдозером не вывернешь. А родной НИИКС девальвировался прямо на глазах. Краткосрочная загранка уже не бог весть какая привилегия, теперь многие таскаются, даже бывшие невыездные. Ну, пробился он в завсекторы, и что проку? Зарплата при нынешних ценах – смехота. Если б не тесть с его «кормушкой», да не жена с парфюмерно-косметическим приработком, жил бы Роберт, как все трудящиеся: кушал борщ из томатной пасты и икру минтая с морской капустой. По нынешним временам не то что НИИКС, но даже, страшно вымолвить, ЦК КПСС завидным местом работы быть перестал. Умные люди норовили пересесть в другие санки. Вот Всеволод Игнатьевич из Комитета давно уже соскочил, и Роберту бы пора. Инерция мешала. А еще жалко было потраченного времени. И Дара, израсходованного, как выясняется, на ерунду – на членство в обанкротившейся партии, на дурацкую диссертацию, на полезные связи и прочую лажу.
Такие вот кислые думы одолевали Роберта Дарновского, когда он после завтрака курил на кухне и удивлялся на саундтрек, ни к селу ни к городу закативший целое гала-представление. Что же означает эта «Ода к радости»? К чему бы?
А потом в кухню заглянула наведшая марафет жена, сказала своим грудным голосом: «Ты чего сидишь? Даже тарелки не убрал» – и он сразу обо всем забыл. Что-что, а искусство косметики Инна знала в совершенстве.
Чушь это, что к красоте привыкаешь. К уродству, наверно, можно. К красоте никогда.
Женщин красивее Инны он в своей жизни не встречал. Разве что на киноэкране. Изабель Аджани чем-то на нее похожа, но черт знает эту Изабель, какая она в жизни – скорее всего Инне и в подметки не годится.
Дело было даже не в красоте, ею рано или поздно наедаешься. Любоваться любуешься, а голода уже нет. Главное, чем Инна взяла прежнего плейбоя и держала крепко, уже который год, – таинственность. Вот крючок, с которого ни один мужчина не соскочит никогда. Особенно такой, которому, обычно достаточно (ха-ха) глазом моргнуть, чтоб пролезть в самую задушевную тайну.
К 27 годам Роберт Дарновский до такой степени изучил человечество, что его трудно было удивить потемками в чужой душе. Как сказал поэт, «Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей» – а если еще и слышал их мысли, тем более. Поэтому оснований для высокой (но вполне адекватной) самооценки у него хватало.
