Дверь открылась. В проеме показалось лицо Норриса Риджвика, похожее на морду собаки из породы бассетов.
- Я сделал это, - сказал он, как будто признавался в убийстве сразу нескольких малолетних детей.
- Спасибо, Норрис, -- сказал Алан. - И я обещаю, что ты не вляпаешься из-за этого в дерьмо.
Норрис еще некоторое время внимательно смотрел на него своими влажными собачьими глазами, потом неуверенно кивнул и перевел взгляд на стену.
- Сделай Умника, Алан.
Алан усмехнулся, покачал головой и потянулся к лампе.
- Давай, - настаивал Норрис. - Я оштрафовал его дурацкую машину и заслужил это. Сделай Умника, Алан, прошу тебя, облегчи мою душу.
Алан взглянул за плечо Норриса, не увидел там никого и стиснул руки. По световому пятну заковылял тучный мужчина с вываливающимся пузом. На мгновение он остановится, чтобы подтянуть свои штаны и поплелся дальше, качая головой из стороны в сторону.
Норрис смеялся заливисто и звонко, как ребенок. На мгновение в памяти Алана снова возник Тодд, но он отмахнулся от наваждения. О, Господи, хватит с меня на сегодня.
- Ой, сейчас умру от смеха, - Норрис чуть ни икал. - Алан, ты слишком поздно родился. Тебе была бы обеспечена карьера в Театре Теней Эда Салливана.
- Ладно, - сказал Алан. - Проваливай.
Все еще смеясь, Норрис закрыл за собой дверь. Алан изобразил Норриса - тощего, но с заметным чувством собственного достоинства - и заставил его прошагать через все пятно на стене, потом свернул лампе шею в другую сторону и достал из заднего кармана брюк записную книжку. Пролистав, он обнаружил чистую страницу и записал: Нужные Вещи. А ниже добавил: Лилэнд Гонт, Кливленд, Огайо. Так или нет? Нет. Он вычеркнул Кливленд и вписал сверху Эйкрон. Может быть, я действительно теряю рассудок, думал он. Строчкой ниже он пометил: Проверить.
Вернув книжку на место, он несколько секунд размышлял: пойти домой или нет, а потом все же снова повернул лампу к стене, и снова по световому пятну маршировал парад - львы, тигры, медведи. Бог мой, кого там только не было. Из-за туманной завесы упрямо выглядывали хищные глазки немилосердной тоски. И вновь внутренний голос заговорил об Энни и Тодде. Через некоторое время Алан Пэнгборн стал к нему прислушиваться. Он делал это помимо своей воли... но с постепенно возрастающим вниманием.
4
Полли лежала в постели и, поговорив с Аланам, повернулась на левый бок, чтобы повесить трубку. Но она выскользнула из ее руки и со стуком упала на пол. Аппарат пополз по тумбочке, намереваясь слететь туда же. Она попыталась его удержать, но ударилась рукой об угол. Острая боль пронзила мышцы и сухожилия и с убийственной силой взорвалась в нервах, отдавая в плечо. Она до крови прикусила губу, чтобы не закричать.
Телефон все же полетел на пол сопроводив падение коротеньким жалобным "дзынь". Полли лежала и слушала настойчивый идиотский гудок свободной линии. Этот звук был похож на жужжание целой тучи разъяренных комаров, транслируемое на коротких волнах.
Она раздумывала, не поднять ли его тем, что раньше называлось руками, а теперь лежало скрюченное на груди, не обхватывая пальцами, а зажимая, как женщина, играющая на аккордеоне - сегодня ночью ее пальцы вообще уже не согнутся. Но тут же поняла, что и это ей не под силу, даже такая простая штука, как поднять упавший на пол телефон, и она горько заплакала.
Боль уже окончательно проснулась и яростно разрывала на части ее руки, особенно ту, которую она ударила. Она лежала, смотрела в потолок сквозь пелену слез и плакала, плакала...
О, я отдала бы все на свете, чтобы только освободиться от этого, думала она, все на свете отдала бы, все на свете, все.
5
В осенний будний вечер, часам к десяти Мейн Стрит становится безлюдной. Уличные фонари образуют на тротуарах и фасадах административных зданий круги белого света, тускнеющего за пределами этих кругов, и делают центр города похожим на подмостки театральной сцены перед началом спектакля. Вот-вот, кажется вам, появится долгая фигура во фраке и цилиндре - Фред Астер или, может быть, Джин Келли и станет плавными танцевальными па перемещаться от одного круга к другому, напевая о том, как одиноко человеку, которому дала от ворот поворот его любимая девушка, а все бары при этом закрыты. Тогда на другом конце Мейн Стрит возникнет еще одна фигура - Джинджер Роджерс или, скажем, Сид Черрис, - облаченная в вечернее платье. Она, также грациозно пританцовывая, направится навстречу Фреду (или Джину), распевая об одиночестве девушки, которую бросил любимый. Увидев друг друга, они станут танцевать в паре напротив бара или перед входом в ателье Шейте Сами.
Но вместо них откуда ни возьмись появляется Святоша Хью. Он ни капли не похож ни на Фреда Астера ни на Джина Келли, и нет на другом конце улицы девушки, плывущей навстречу в романтическом танце, да и сам он скорее всего танцует как корова на льду. Зато он от души нализался, поскольку занимался этим в Мудром Тигре с четырех часов пополудни без перерыва. В таком приподнятом состоянии души и тела даже идти было затруднительно, не то что выделывать замысловатые танцевальные па. Он двигался медленно, ныряя из одной световой лужи в другую, а его длинная тень трусила за ним по фронтонам парикмахерской, западных авто, салона видеопроката. Он слегка покачивался, сосредоточив взгляд красных глаз прямо перед собой, огромное брюхо при этом не выдержав напряжения, вырвалось из-под насквозь пропотевшей голубой футболки, на груди которой красовалось изображение гигантского комара с подписью под ним, оповещавшей, что это ПТИЦА ШТАТА МЭН.
Грузовичок, принадлежавший коммунальной службе Касл Рок, остался на замусоренной стоянке позади Тигра. Святоша Хью был не слишком счастливым обладателем нескольких предупреждений, штрафов и наказаний вследствие нарушений дорожных правил и, судя по результату последнего, когда его на полгода лишили водительских прав, скотина Китон, его приятели - бараны Фуллертон и Сэмуэльс и друг козел Вильямс, окончательно потеряли терпение. Следующий штраф наверняка выльется в лишение водительских прав. а, следовательно, и потерю работы.
Это не заставило Хью бросить пить - нет таких сил на свете, которые могли это сделать, но зато привело к твердому решению пьянство и баранка - две вещи несовместны. Ему уже стукнул пятьдесят один год, когда поздновато менять работу, в особенности, принимая во внимание длиннющий список нарушений, преследующий его как консервная банка, привязанная к собачьему хвосту.
Вот поэтому он и шел сегодня домой пешком, ну и долгий же это путь, мать его так; а еще, одному служащему коммунальной службы по имени Бобби Дагас придется завтра давать очень длинные и подробные объяснения, если он надеется вернуться домой с тем же количеством зубов, с каким явится на работу.
