Он бросился обратно, вниз, в два прыжка очутился на полу, у аппарата, нажал кнопку на его боковой стенке и схватил выскочившую из щели светло-жёлтую гибкую пластинку. Он начал жадно изучать снимок, пристально всматриваясь на свет в тёмную полосу подземного потока. Да, да! В северной стороне полосы, если внимательно присмотреться, заметно просветление: густой тёмный цвет середины потока сереет по мере приближения к северному краю… Это что-нибудь да значит! Очевидно, здесь или воды меньше, или пустота не так велика. Тогда, может быть, штанги помогут…
Мареев опять кинулся к лестнице.
— Нина! — Едва сдерживаемая радость звучала в его голосе. — Иди сюда скорее!
Мареев встретил её внизу со спокойным, чуть побледневшим лицом.
— Прости, Нина, я так громко позвал тебя, что ты, вероятно, испугалась…
— Ничего, Никита… Какие пустяки! Что ты хотел мне сказать?
— Посмотри на эти снимки. Ты замечаешь какие-нибудь нюансы, оттенки в тёмной окраске потока?
Малевская внимательно всмотрелась в снимок.
— Конечно! Вот к этому краю окраска определенно сереет.
— Чем ты это объяснишь?
— Только тем, что здесь высота туннеля уменьшается. Лишь пустое пространство даёт на снимках инфракрасного кино тёмные полосы со всеми переходами до серого цвета в зависимости от его глубины.
— Так вот что, Нина: туннеля этого мы миновать не сможем, но снаряд пересечёт его недалеко от края, там, где тёмная полоса сереет.
— О! Это всё-таки большое преимущество для нас, Никита.
— Да, конечно. Но хватит ли тех семи метров, которые дадут нам штанги, — неизвестно…
— Ну, что ж! Будем надеяться, что хватит. Сколько ещё осталось до туннеля?
— Сорок два метра… Восемь часов пути.
Мареев заставил себя подремать час-полтора. Теперь большую часть времени он проводил с Брусковым, неотступно наблюдая за движением полосы к краю снимка и проверяя свои вычисления. К большому изумлению его и Малевской, влажность породы, а также густота трещин перестали возрастать. Очевидно, последние слои известняка были уже перенасыщены водой, а вода — растворённой известью.
Тем неожиданней был для них первый толчок, который испытал снаряд на расстоянии четырнадцати метров от свода туннеля. В этот момент все были на своих местах: Мареев и Брусков — в нижней камере, — первый у киноаппарата, второй у моторов; Малевская и Володя находились в шаровой каюте за своей обычной работой.
В первый момент никто ничего не понял: снаряд был ещё в трёх часах пути от туннеля, и люди более или менее спокойно занимались своим делом.
Внезапный грохот донёсся из-за стенок снаряда, затем раздался мощный удар, снаряд тряхнуло так, что всё зазвенело и задребезжало в нём, и он со страшной быстротой скользнул вниз.
Из каюты послышался приглушенный крик Малевской. В то же мгновенье прозвучал резкий голос Мареева:
— Выключить колонны давления и моторы!
Со смертельно бледным лицом Брусков в один прыжок очутился у распределительной доски и выключил моторы. Он это сделал почти на лету, так как тут же, у доски, поскользнулся на покатом полу и упал.
Снаряд опять тряхнуло, и он остановился.
Гробовая тишина наполняла его помещение. Моторы умолкли, затих за стеной шорох породы. Люди — бледные, с остановившимися сердцами — застыли на своих местах, не доверяя этой остановке, в ожидании нового удара и падения…
Первым пришёл в себя Брусков.
— Кажется, мы отделались только страхом, — сказал он, подымаясь с пола и потирая ушибленную поясницу. — У меня, по крайней мере, душа успела слетать в пятки и обратно.
Из шаровой каюты с встревоженными лицами спустились Малевская и Володя.
— Какой ужас! — едва слышно промолвила Малевская.
Володя был бледен, глаза у него расширились и смотрели растерянно.
Снимок из нижнего аппарата с самой короткой дистанции показал, что снаряд своим буровым аппаратом плотно сидит в породе с обычными, на протяжении последних пятидесяти метров, трещинами. На боковых снимках порода была исковеркана, трещины нарушены, смяты, перебиты.
— Вероятно, это был наиболее рыхлый участок, и он не выдержал тяжести снаряда, — сказала, уже оправившись после первого испуга, Малевская.
— Я тоже так думаю, — согласился с ней Мареев. — Очевидно, плотность породы возросла. Попробуем двинуться дальше. Раскрытые колонны давления будут нашими тормозами в случае нового провала. Подымись, Михаил, в верхнюю камеру и отрегулируй минерализационный насос на подачу минерализатора через каждые три метра. Колонны давления выбрось во всю их высоту со сложенными зонтами. Снаряд пойдёт под давлением одной своей тяжести. Оставайся всё время в верхней камере и при первом признаке падения снаряда распусти зонты на колоннах. Они встретят два-три минерализованных слоя и задержат на них снаряд. В худшем случае, они всё же замедлят его падение. Ну, бегом, Мишук! Когда приготовишься, сообщи мне по телефону.
Непоколебимое спокойствие и хладнокровие было в этих чётких и ясных распоряжениях Мареева. Всё его существо как будто собралось в тугой виток стальной пружины, глаза были полны решимости и железного упорства. Он весь сосредоточился в одном стремлении: вперёд и вперёд!
Володя, не отрываясь, смотрел на него: он готов был, по первому знаку Мареева, с восторгом ринуться в любую опасность.
Брусков вихрем взлетел в верхнюю камеру. Через две минуты он доложил по телефону, что все распоряжения исполнены. Мареев включил мотор бурового аппарата на самый тихий ход. Он стоял у распределительной доски, готовый при первых же признаках опасности выключить ток.
Всего лишь девять метров отделяло теперь снаряд от свода подземного туннеля.
Снаряд тронулся с места под слабое гудение мотора.
— К штанговому аппарату, Нина! — послышалась команда Мареева. — Подготовить запасные штанги!
— Есть подготовить запасные штанги!
Малевская проверила движения крошечного мотора, ходившего по рельсу под потолком камеры. Клещи мотора крепко держали одну из запасных штанг. Оба её конца, немного сточенные, имели более мелкую, чем вся штанга, винтовую нарезку. Нижний конец мог ввинчиваться в отверстие первой штанги, находившейся уже на позиции в конусе, а на верхний конец навинчивалась вторая, запасная штанга.
— Включаю второй мотор для штанг, — сказал Мареев.
Оба мотора загудели низкими голосами, и снова бодрость наполнила камеру и сердца людей.
Мареев не отходил от распределительной доски. Постепенно он довёл скорость спуска до прежних пяти метров в час. Скрежет бурового аппарата и шорохи за стеной снаряда всё сильнее доносились снизу и с боков.
