Ознакомительная версия.
Три недели Этцвейн бродил по окрестностям — исхудавший, с ожесточенным повзрослевшим лицом, в обрывках рясы чистого отрока. В глубине обреховой рощи он устроил шалаш из листьев и ветвей, где бережно поддерживал едва заметный огонь, разведенный углем, украденным из жаровни на дворе сельской усадьбы. Он украл еще кое-что: старый вязаный жилет из темно-зеленой шерсти, большой кусок черной кровяной колбасы, моток жесткой веревки и охапку сена — чтобы приготовить постель поудобнее. Сена оказалось недостаточно. Этцвейн вернулся за второй охапкой и прихватил валявшийся на дворе глиняный горшок для птичьего корма.
На этот раз, однако, мальчишки с фермы видели, как он спрыгнул из окна сеновала с задней стороны хлева. Пацаны гурьбой гнались за ним до самой рощи, где ему удалось спрятаться в густом подлеске недалеко от своего логова. До его ушей донеслись треск, сопровождавший разрушение шалаша, и возмущенные возгласы, вызванные обнаружением веревки и остатков колбасы. На обратном пути юные блюстители нравов прошли рядом. Один возбужденно говорил: «Ничего, ахульфы Йоделя разнюхают, где он прячется! Пусть заберут его себе на потеху». По спине Этцвейна пробежал холодок. Когда пацаны вышли из рощи, он залез на высокое дерево и следил за их возвращением к усадьбе. «Не позовут они ахульфов, — неуверенно успокаивал он себя. — Завтра же обо мне забудут. В конце концов, что такое охапка сена? Грязный, рваный жилет?»
На следующий день Этцвейн тревожно следил за происходящим на ферме. Крестьяне мирно занимались своими делами; Этцвейн начал успокаиваться.
Утром третьего дня, снова забравшись на обрех, он с ужасом заметил трех ахульфов, рыскавших вокруг хлева. Фермер вызвал карликовых ищеек горной породы муртре — сгорбленных, мохнатых, бугристых, напоминающих помесь собак и гоблинов. В панике Этцвейн чуть не свалился с дерева, кое-как спрыгнул на землю и побежал рощами и садами к реке Лерне, надеясь найти лодку или плот (плавать он не умел).
Сады кончились — он пересек поле, покрытое темно-малиновой ботвой йомоха, оглянулся. Оправдались худшие опасения: ахульфы уже появились из-за деревьев.
Ищейки еще не заметили его — опустив глаза, они двигались короткими перебежками, обшаривая землю обонятельными органами ступней. Этцвейн пустился наутек, перескочил изгородь и выбежал на проезжую дорогу, тянувшуюся вдоль берега реки. Сердце бешено стучало, воздуха не хватало, ноги деревенели.
Приближался экипаж на высоких колесах, запряженный породистым волом-быстроходцем — стройным животным, после девяти тысяч лет селекции мало напоминавшим грузных предков. Одиноко сидевший на козлах возница не торопился — способный при случае пуститься галопом, быстроходец семенил легкой экономной трусцой. Этцвейн подтянул старый жилет к подбородку, чтобы спрятать голую шею, побежал рядом с экипажем и позвал проезжего: «Уважаемый господин, можно мне с вами немного проехаться?»
Натянув вожжи, одинокий странник остановил быстроходна и смерил Этцвейна хмурым взглядом. Этцвейн столь же внимательно разглядывал кучера — сухопарого мужчину неопределенного возраста, бледного, высоколобого, с тонким, чуть горбатым носом и аккуратно подстриженной копной мягких седых или выбеленных волос, в костюме из дорогого серого сукна. На эмблеме его ошейника лиловые и серые вертикальные полоски перекрещивались черными и белыми горизонтальными — код, Этцвейну ничего не говоривший. Проезжий производил впечатление человека знающего, умудренного опытом, даже утонченного, но с возрастом выходила неувязка — он казался то ли молодящимся стариком, то ли преждевременно постаревшим юношей. Незнакомец вежливо произнес, без малейшего намека на дружелюбие или неприязнь: «Залезай, садись. Тебе куда?»
«Не знаю — как можно дальше, — сказал Этцвейн. — Честно говоря, за мной гонятся ахульфы».
«Ага! Ты совершил преступление?»
«Ничего я не сделал, ничего особенного! Просто сыновья фермера решили, что я бродяга, а значит, на меня можно поохотиться».
«Строго говоря, я не вправе содействовать беженцам, — сказал человек в сером костюме. — Но не будет ничего страшного, если ты немного прокатишься».
«Спасибо».
Двуколка мелко тряслась по дороге — Этцвейн постоянно оглядывался. Незнакомец невыразительно спросил: «Откуда ты, где живешь?»
Этцвейн не мог доверять опасные секреты первому встречному: «Сейчас я нигде не живу».
«Куда направляешься?»
«В Гарвий. Хочу подать жалобу Человеку Без Лица, чтобы он помог моей матери».
«Чем он поможет?»
Этцвейн еще раз оглянулся — ахульфов не было.
«Моя мать в несправедливом крепостном долгу, а теперь должна работать в сыромятне. Человек Без Лица может приказать, чтобы ее освободили. Долг она давно уже выплатила и переплатила, только никто не ведет правильный счет!»
«Как правило, Человек Без Лица не вмешивается во внутренние кантональные тяжбы».
«Я знаю, мне говорили. Но ко мне он, может быть, прислушается».
Незнакомец едва заметно улыбнулся: «Человеку Без Лица достаточно того, что кантональные законы соблюдаются буквально и неукоснительно. Почему ты думаешь, что, получив твою жалобу, он нарушит древние обычаи и все перевернет вверх дном, даже если хилиты в Башоне этого заслуживают?»
Этцвейн удивленно подскочил: «Как вы догадались?»
«Ты в рясе. У тебя башонский акцент. И ты упомянул сыромятню».
Этцвейну нечего было сказать. Он снова обернулся, мысленно умоляя быстроходца пуститься вскачь.
Как раз в этот момент ахульфы выпрыгнули на дорогу. Пригнувшись и вспотев от страха, Этцвейн смотрел через плечо как завороженный. В связи с какой-то особенностью мышления, не чувствуя запаха, ахульфы приходили в замешательство. Никакие объяснения и наказания не могли заставить их вести визуальный поиск. Этцвейн повернулся к человеку в сером костюме. Тот напустил на себя самый отстраненный, безразличный вид и сказал: «У меня нет возможности тебя защищать. Помогай себе сам».
Этцвейн снова взглянул назад, на дорогу. Через живую изгородь перебрались шалопаи с фермы. Ахульфы скалили зубы, кланяясь и оправдываясь, метались из стороны в сторону, демонстрируя готовность броситься в любом направлении по первому приказанию. Обозленные бесполезностью ищеек, крестьянские дети ругались и кричали. Один заметил удаляющийся экипаж, показал другим. Вся свора — пацаны и ахульфы — пустилась в погоню с удвоенным усердием.
Этцвейн испуганно спросил: «Мы не могли бы ехать быстрее? Меня догонят и убьют!»
Незнакомец смотрел вперед с каменным лицом, будто не слышал. Этцвейн отчаянно озирался — преследователи настигали экипаж, жизнь висела на волоске. Ахульфам обещали редкую возможность растерзать человека — что они не преминули бы сделать, огрызаясь и тявкая. Аккуратно перевязав бечевкой куски человечины, поделенные после продолжительной свары, ахульфы отнесли бы их в стойбище, чтобы прокоптить на костре.
Ознакомительная версия.
