- Не перебивайте меня... Евгений Осипович хочет осуществить в таком вакууме мощный энергетический разряд... Он рассчитывает, что после этого свойства вакуума существенно изменятся. Понимаете?
- Вакуум перестанет быть вакуумом за счет эквивалентности энергии и массы?
- Дело не только в этом... Точнее, совсем не в этом. Вопрос стоит гораздо шире: о дуализме пространства-времени и массы. Это вам что-нибудь говорит?
- Н-нет... Честно говоря, нет.
- Не беда. Не все сразу. Пока от вас требуется только экспериментальное искусство и дьявольское хитроумие... Нужно убить сразу двух зайцев или поймать двух коней, хотя, если верить пословицам, это порочные методики... Вообще, поскольку глубокое охлаждение вакуумной камеры превращает ее в сверхпроводник, интересно попытаться использовать парение магнита для регулировки. Это дает жесткую взаимосвязь параметров тока сверхпроводника, объема камеры и напряженности конденсатора. Понимаете?
- Нет.
- Простите... Я-то уже над этим думал и формулировки у меня отштамповались... Смысл же ясен только посвященным... Просто камера будет представлять собой конденсатор. Одна обкладка - сверхпроводник, другая магнит, пустота - диэлектрик. Отсюда напряженность есть функция объема, то есть по сути пространства.
- Ясно! Понял!! Вот это да!
- Мне тоже это кажется интересным... Помните у Киплинга? "Пора подаваться в свою стаю".
Михаилу стало так хорошо, как давно уже не было. Даже чуть-чуть щекотало ноздри. Он с трудом заставил себя следить за нитью рассуждений Урманцева. Радость искала выхода и мешала сосредоточиться.
- Как у вас прошел разговор с Иваном Фомичом? - неожиданно спросил Урманцев.
- Разговор? Ничего... прошел. А что?
Урманцев ничего не ответил. Михаил почувствовал себя уже не так радостно и безмятежно. Но был не в состоянии анализировать причину внезапного спада настроения. Чтобы преодолеть какую-то беспокойную внутреннюю паузу, он поспешил задать вопрос:
- До какой температуры придется охлаждать камеру?
- Одна тысячная градуса Кельвина.
- Ух ты!
Урманцев улыбнулся и как-то снисходительно и вместе с тем весело посмотрел на Михаила. И это было совсем не обидно, а скорее хорошо, по-свойски.
- Та-ак... - протянул Урманцев. - Ну, да ладно, продолжим наши игры. Чертить вы, конечно, умеете?
- Умею.
- Вот и набросайте эскиз. Думайте, коллега, думайте, как говорил мой учитель Мандельштам. Кстати, имейте в виду, что полученное вами задание не сложнее, чем то, которое Рентген дал при первом знакомстве Абраму Федоровичу Иоффе. Но и не проще, - после недолгой паузы сказал Урманцев. - И это должно страшно льстить нам обоим. Усекли?
- Усек! - улыбнулся Михаил.
- Тогда вам повезло.
- Да, здорово повезло, что я встретил Орта и вас!
- Ну, в этом-то вы ошибаетесь! И вообще, вы мне кажетесь закоренелым индетерминистом. Что у вас было в институте по философии? Четыре? Очевидно, к вам были слишком снисходительны. Учтите раз и навсегда, молодой человек, Орт лишь ускоряет правильно текущие процессы, но никогда их не инициирует. Вы все равно пришли бы в настоящую науку... Вопрос только во времени, то есть мы не можем с достаточной вероятностью судить об очередности событий А и В, где А время вашего первого соприкосновения с настоящим делом, а В - время вашего исчезновения как биологического объекта.
Они рассмеялись.
- Нет, кроме шуток! Орт в людях не ошибается.
- Но он же меня совсем не знал! Он просто искал... создателя этого злополучного циркового номера!
- Правильно. Он видел отлично сработанный эксперимент и захотел заполучить экспериментатора к себе в фирму.
- А может, я склочник? Пьяница? Или... вообще подлец? Я, помню, хотел пойти к одному доктору в ассистенты, так он прежде чем дать окончательный ответ, обзвонил всех, кто имел со мной дело...
- И не взял.
- Не взял.
- Были блестящие аттестации?
- Нет. Хотел взять, но не смог.
- А!.. Ну, у Орта так не бывает! И вообще людей он подбирает только по деловым качествам, все остальные свойства проявляются потом... К сожалению! Имейте в виду, юноша, у Орта великая душа, но он беззащитен против сволочей. Он теряется в их присутствии. Но хороших людей лелеет и в обиду никому не дает. Будьте хорошим человеком, и у вас будет великолепный шеф и отличный друг. Вы ведь хороший человек, Подольский! - Урманцев без тени улыбки смотрел прямо в глаза.
- Кажется, хороший, - чуть помедлив, серьезно ответил Михаил.
- Ну, сами себе мы всегда кажемся хорошими.
- Нет, не всегда. Я иногда очень мучаюсь, когда чувствую себя нехорошим.
- Отличный аргумент! Главное, очень последовательный и безукоризненно скоррелированный с вашей первой тезой, где утверждается, что вы хороший.
- Единство и борьба противоположностей, - улыбнулся Михаил. Ему нравился Урманцев, и он не обижался, когда ловил в его словах оттенок насмешливого превосходства.
- Ну, ладно. Пусть внутренние противоположности раздирают ваше единство, но над заданием подумайте. Приходите сюда в следующий вторник. Часов в десять. Вас примет Евгений Осипович. Он сейчас дома добивает свою монографию. Надеется закончить к понедельнику. Я думаю, что так оно и будет. Посему до вторника.
Подольский с нетерпением ждал очередного разговора с Ортом, но этой встрече не суждено было состояться. Евгений Осипович Орт умер в субботу вечером. Подольский узнал об этом только во вторник, когда пришел в институт.
7
Директор Института физики вакуума вышел из-за стола и поздоровался с профессором Доркиным. Усадил его в кресло и, отойдя к окну, сказал:
- Я обращаю ваше внимание, Ефим Николаевич, что это недопустимое явление в деятельности нашего института вообще и в жизни вашей лаборатории, в частности. У нас есть лимиты по расходованию электроэнергии. Мы не можем посадить весь институт на голодный паек только потому, что ваша лаборатория стала вдруг потреблять энергию, предназначенную для всего института. Вот посмотрите, пожалуйста, акты главного энергетика, докладные дежурных электриков, сигнал районного энергетика и вообще. Это материалы за последние два месяца.
Директор вернулся к столу и сердитым движением пододвинул заведующему электрофизической лабораторией стопку не очень чистых, помятых бумажек. Ефим Николаевич, поморщившись, принялся рассматривать документы.
- Самое печальное, Ефим Николаевич, - говорил директор, - что лично вы не можете сказать ничего вразумительного, чтобы хоть как-нибудь объяснить эту скандальную ситуацию.
Ефим Николаевич несколько секунд рассматривал выцветшие брови директора.
- Не могу, батюшка, не могу, - сказал он и вздохнул. - Все это как-то сразу навалилось на меня... Признаюсь откровенно, не разбирался, не интересовался я этим делом. Думал, брешут энергетики, как обыкновенно. Вечно они чем-то недовольны.
