— Судя во отрезку «визитной карточки», он совсем не похож на того парня, который стоит рядом с Костровым, — сказала Верочка.
— А почему он все-таки отрезал этого «парня»?
— А он что говорит?
— Что отрезал его Фролов, потому что не хотел видеть портрет Кострова. Наивно, говорю ему. Во-первых, Костров — это основание его «визитной карточки», так сказать, главный ее персонаж, а во-вторых, почему он не сделал этого раньше? Ну Солод и здесь вывернулся. Случайно, говорит, все это произошло. Поселился я у него, обратил внимание на фотографию и сказал, что ему, Фролову, мол, повезло, что его бывший политрук теперь первый секретарь обкома. А он рассердился даже: «Незачем мне, говорит, эти похвальбы. Кто он и кто я?» И думаю, — добавил рассказ о допросе Бурьян, — что Солод не заранее сочинил всю эту историю, а сымпровизировал ее тут же на месте. Ведь о куске фотографии, найденном нами при обыске, он явно не знал. Но даже не удивился, подонок. Ничуть не запинаясь, высказал мне эту сказку и даже хмыкнул от удовольствия: смотрите, мол, какой я ловкач.
Тут в кабинет Бурьяна вошли Костров вместе с Вагиным. Поздоровались.
— Я на минутку к Соловцову зайду. Тоже мой боевой товарищ, — сказал Костров. — Вызывайте пока обвиняемого. Я подойду.
Бурьян тотчас же позвонил в следственный изолятор, чтобы доставили на допрос Солода. А Верочка, чуть-чуть смущенная присутствием Вагина, робко спросила:
— А мне можно остаться, Андрей Николаевич?
— Вам, конечно, можно, товарищ следователь, — предупредил ответ Вагин. — Небось довольны своим новым начальством?
— Безусловно.
— Больше, чем мной во время моего пребывания в этом кабинете?
— Пожалуй.
— Интересно узнать, почему?
— Потому, что он как педагог лучше, чем вы. У него я многому научилась.
— Согласен, — подтвердил Вагин. — Андрей Николаевич показал себя отличным следователем. Но посмотрим еще, каким он будет прокурором.
— Обвиняемый доставлен, товарищ прокурор, — отрапортовал один из конвоиров.
— Введите.
Левашова и Вагин сели на диван в глубине комнаты. Солод вошел, не обратив на них никакого внимания.
— Сядьте, Солод, — сказал Бурьян. — Вы еще не передумали изменить свое поведение на допросах?
— А как изменить?
— Не лгать.
— Надоели мне ваши вопросы. Имеете доказательства, вот на суде и доказывайте.
— Медицинская экспертиза признала вас вполне здоровым. Симуляция амнезии разоблачена. Так что на суде «не помню» никого не убедит.
— Подождем до суда, — пожал плечами Солод. — Там и поговорим, если захочется.
В этот момент и зашел в кабинет Костров.
Солод обернулся и вздрогнул.
Костров пристально смотрел на него, ни на секунду не отводя глаз.
Все молчали.
— Ауфштеен! — прогремел по-немецки Костров.
И тут произошло неожиданное. Словно ожил в Мухине рефлекс бывшего гитлеровского наймита. Он выпрямился в струнку, вытянув руки по швам.
Костров подошел ближе, почти вплотную к нему.
— Если ты не трус, то посмотри мне прямо в глаза, — не сказал — приказал он.
И Солод, словно вспомнив, что он не должен быть Мухиным, сразу обмяк и растерянно, даже, пожалуй, испуганно взглянул на Кострова.
— Струсил, волк, — сказал тот, усмехнувшись. — Ведь я узнал тебя, Мухин. По глазам и узнал. Не замаскировал тебя твой поганый шрам.
Так и была поставлена Бурьяном его последняя точка в бывшем деле Глебовского.
А дело Мухина — Солода было передано в органы государственной безопасности, причем суд над ним состоялся тут же, в Свияжске, где были совершены им два его последних убийства. О приговоре гадать не будем. Под ним охотно бы подписались все присутствующие на судебном заседании в заводском Доме культуры.
КПЗ — камера предварительного заключения.
