Джонни пошел помогать Ротгару. У меня тоже было много работы тщательно проверить все механизмы, которые я использовал, чтобы убедиться в их надежной работе, но пока я хотел несколько часов отдохнуть. Я был совершенно без сил после полета. Я оперся о люльку и начал беседу с ветром.
Так ты действовал по-своему? - впервые я сам был инициатором разговора. Я привыкал к нему, принимал его присутствие, как нечто большее, чем неприятное явление, с которым я ничего не мог поделать.
- Я действовал по-твоему, - ответил он. Было приятно, что кто-то принимает близко к сердцу мои интересы.
- У меня в сердце и твои, и мои интересы. И так же должно быть у тебя. Наши интересы должны быть более-менее одинаковыми. Спор может повредить обоим.
Может быть, - согласился я и добавил: - но больше для тебя, чем для меня. У меня ведь эта оболочка. Я обладаю телом.
Именно этот момент меня и беспокоил. На что был способен ветер, если он уже устроился? Может ли он лишить меня моего тела? Но он охотно согласился, что телом обладаю именно я и, в случае какого-либо спора ему придется лететь туда, куда его везут. Я подумал, что, будь я на его месте, то очень возражал бы против полета в Течение Алькионы.
11
Второй полет был мало похож на первый. Днем раньше я устанавливал ограничители, чтобы не дать возможность выкачать из корабля все, на что он был способен. На этот раз все было по-настоящему - двигатели готовы к работе, а плазма - к истечению.
Небольшими порциями я набавлял импульсы в нормирующую систему, чтобы прочувствовать циклы подачи плазмы и приспособить свою нервную систему к этому ритму, прежде чем покинуть Землю.
Птица взмыла на вышке, словно неистово желала чистого пространства всю свою юную жизнь, и теперь ей предложили, и она больше не в силах ждать. Я сбросил релаксационную сеть к моменту закрытия дюз, и волна энергии протекла через нервную цепь словно шок. Внезапно все ожило и вылилось в скачок. Птица и в самом деле теперь двигалась - не поднималась на всплеске двигателя или паря на крыльях, а перемещалась, внутренне свободная и потребляющая энергию.
Быстрее, быстрее, быстрее...
В капоре Земля мне была видна только как направляющая отметка. Даже солнце визуально превратилось в жалкую точку света.
- Отсчет времени готовности к тахионному переносу, - спокойно сказал я Ротгару. Я всегда выглядел перед взлетом спокойным. Он начал с двухсот, что я предвидел - из осторожности. На секунду или две я расслабился, чтобы затем предельно собраться. Отсчет я игнорировал до тех пор, пока он не дошел до восьмидесяти, затем немного ускорил свои действия и увеличил в сети мощность, рывками подавая ее и отбирая назад. Релаксационное поле скачками начало возрастать.
Ротгар удерживал плазму в полном равновесии. Она текла ровно, словно большая река, несмотря на нагрузку, которую несла. Я пробежал пальцами по пульту управления, ощущая готовность ответить на малейшее давление. Осторожно повел корабль вдоль линии, которую мы вместе с дель Арко проложили для рабочего курса. Корабль двигался ровно, без каких-либо рывков по вине плазменного поля. Большая часть кораблей имела отклонения теряли время и мощность, - и постоянно барахлящие защитные поля. Но "Хохлатый Лебедь" двигался с грацией совершенства.
Отсчет достиг двадцати, а в руках у меня было время и мощность. Все в порядке - даже сомнения отсутствовали, что что-то может быть не так. Вне всякого сомнения - корабль подчинялся мне, и мы действуем как единое целое. Мы готовы.
Когда счет перешел на простые числа, релаксационное поле резко возросло и начало усиливаться. Под нагрузкой плазма пыталась вырваться, но мы с Ротгаром удерживали ее, заставляя плавно истекать. Правой рукой я прибавлял, а левой сдерживал подачу. Точно старался выдержать баланс, чтобы удержать истечение. Достигнув барьера Эйнштейна на границе досветовых и сверхсветовых скоростей удерживать равновесие стало неимоверно сложнее. Теперь необходимо было быть очень точным. Если я пережму, плазменное поле прорвется и истечет из системы. Если бы я ослабил напор, то мы потерпели бы неудачу с передачей, поскольку не совладали бы с нагрузкой течения.
Но отсчет достиг нуля, и времени на размышления у меня уже не было. Только рефлексы и интуиция. Нагрузка перераспределилась к ограничителю, и импульс резко бросил нас через барьер без фазовой вспышки. Каждое мгновение корабль оставался устойчивым. Плазма поддерживалась в совершенстве. Немедленно я успокоил распределяющее поле. Напор возрастал у меня в руках. В тахионном реверсе скорость возрастала экспоненциально, по мере того, как я изменял эффективную массу. Я расслабился, на пяти тысячах дал кораблю возможность двигаться равномерно. Он лег на трассу и вскоре мы были в открытом пространстве.
Я откинулся назад и закрыл глаза.
- Он движется намного быстрее, чем в прошлый раз, - услышал я голос дель Арко с большого расстояния. Меня охватило искушение изменить гравитационное поле в надежде, что он не успеет пристегнуться в кресле.
- Комментарии оставьте на потом, - сказал я. - Он будет делать то, что ему скажут.
Больше он ничего не сказал. Я осторожно отсоединил от себя капор, снял шлем, контакты с основания шеи. Расстегнул привязной ремень, но кресла не оставил. Настоящие пилоты никогда этого не делают, пока их корабль в космосе - только жокеи на стандартных линиях.
- Пусть кто-нибудь принесет мне чашку кофе, - сказал я.
На какое-то время всем стало неловко от мысли дублировать стюарда. Палец, в конце концов остановился на Джонни. Ив даже на мгновение не подумала, что место женщины в космосе - на кухне.
Я пристально оглядел приборы, но все было таким, каким ему и надлежало быть.
- Ну? - спросил дель Арко.
На мгновенье я задержался с ответом.
- Теперь о'кей, - наконец сказал я.
Он был неимоверно горд за свой корабль, но старался не показывать этого слишком явно. Я же не собирался впадать в энтузиазм и разыгрывать представление в честь достоинств и возможностей корабля.
Пока мы оставались в пределах солнечной системы, я не мог использовать всех возможностей "Хохлатого Лебедя" для движения в глубоком пространстве. Постепенно я увеличивал скорость, сжимая приборы управления в руке и ожидая подтверждения Ротгара о вероятности колебания плазменного поля и угрозы потерять его прямоточность. В дальнейшем я уменьшил релаксационную сеть для того, чтобы облегчить манипуляции. Сопротивление управляющего рычага было жестко фиксированным, но он мог перемещаться только на 150 градусов и не отвечал требованиям на скорости выше двенадцати тысяч. После этого предела требовалась точность и осторожность в управлении. Он был уже на скорости, превышающей сорок семь тысяч - и я все еще полагал, что он по-прежнему будет хорошо подчиняться управлению когда предположения стали сбываться. Поле начало испаряться. Я вернулся назад, к тридцати тысячам, и выждал. Ротгар не произнес ни слова. Вероятно, баланс плазмы он мог удержать на любой скорости... Предел был определен исключительно непрерывностью поля, которое было детерминированным из-за конструкции двигателя. Он был раз в десять быстрее, чем любой другой масс-релаксационный корабль, о котором я когда-либо слышал.
