Лишь немногие горы были выше нашего холма, одна из них и называлась Небо. Единственное, что ее отличало от остальных, — это высота; многие другие горы имели куда более впечатляющий вид, изобилуя крутыми обрывами и отвесными скалами. Небо же — по крайней мере, издалека — смахивало на очень высокий холм, и я подумал, что восхождение не будет трудным.
Когда я сказал об этом Да, тот с мрачной улыбкой ответил:
— Подняться легче, чем добраться до горы живыми.
И тут я вспомнил о голони, которые поджидали нас где-то впереди. Интересно, почему они не напали, пока мы шли по каньону?
— Если ночью пойдет дождь, сам увидишь, — ответил Стоун.
Ночью и вправду пошел дождь, и я действительно увидел. Или, вернее, услышал, потому что ночь выдалась очень темной. Мы сгрудились под нависшей скалой и все равно промокли насквозь. По склону холма, возле которого мы разбили лагерь (холм был не выше сорока метров), стекали бурные, полноводные потоки. Еще никогда я не видел такого ливня! Потом послышался отдаленный рев, и я понял, почему голони не потрудились на нас напасть. По дну каньона с ревом текла целая река, которую питали тысячи потоков вроде тех, что заливали сейчас наш лагерь.
— А вдруг, пока мы будем подниматься на Небо, тоже пойдет дождь? — спросил я.
— Небо не станет мешать нам выполнить долг, — ответил Да.
Меня это не слишком успокоило. Разве мог я предвидеть, отправляясь в трехдневную деловую поездку, что окажусь в ловушке суеверий и что моя жизнь, как и жизнь моих спутников, будет зависеть от какого-то неведомого несуществующего бога?
Утром я проснулся, едва рассвело, и обнаружил, что остальные уже вооружены до зубов и готовы к бою. Я потянулся, разминая затекшие мускулы, и только тут понял, что означает полная боевая готовность.
— Они уже здесь?
Мне никто не ответил.
Убедившись, что я проснулся и готов выступить, йалимини двинулись в путь. Мы держались в тени скал и перед каждым поворотом проверяли, что ждет впереди. Деревьев здесь не было, из растительности встречалась лишь трава, увядающая под вечер и снова прорастающая к утру. Единственным укрытием служили скалы; они почти не давали тени, но в ней и не было особой нужды. Из-за недостатка кислорода мы тяжело дышали, но, по крайней мере, на такой высоте нас не донимала жара, хотя остров Йалимин считается одним из самых жарких мест на этой маленькой планете.
Два дня мы упорно продвигались к Небу, но гора как будто не становилась ближе, она все так же маячила вдалеке. Однако хуже всего было то, что все время приходилось держаться начеку, хотя голони так и не появились.
— Может, они решили не преследовать нас? — в какой-то момент прошептал я.
Стоун лишь усмехнулся в ответ, а Да покачал головой. Зато Пан шепнул, что враги больше всего ненавидят йалимини за чувство чести, потому что праведность йалимини убедила богов принять их сторону и возвысить над всеми прочими людьми.
— Некоторые другие народы тоже иногда становятся праведными, — продолжал Пан. — Тогда они склоняются перед богами, вручают им свои души и присоединяются к нам. Но есть и такие, которые ненавидят добро и ведут бессмысленную войну с праведными людьми. Голони из их числа. Все порядочные люди убивают голони, чтобы защитить все, что свято.
Он многозначительно посмотрел на мои осколочные гранаты и игольчатый пистолет. Я не менее многозначительно взглянул на свисающий с шеи Да мешок с экскрементами Кроуфа.
— Порядочные люди делают то, что от них требуют их законы, — сказал я.
Даже для меня самого эти слова прозвучали банально, но, по-видимому, произвели впечатление на Пана.
Он широко распахнул глаза и уважительно кивнул. Может, я слегка перегнул палку, но он явно понял: так же, как его соплеменники совершают определенные обряды, так и я должен следовать принятым у нас табу — в частности, не принимать участия в мелких войнах между народами примитивных планет. И хотя Пан руководствовался глупыми суевериями, а я — многолетним опытом контактов с иными культурами, вряд ли можно было рассчитывать, что он поймет эту тонкую разницу, потому я больше не распространялся на данную тему. Как бы то ни было, он стал обращаться со мной куда уважительнее, я бы даже сказал — с благоговением.
От Стоуна это не укрылось, и на следующий день он спросил:
— Что ты сделал с нашим юным воином?
— Внушил ему божеский страх, — пошутил я. Странно — человек может быть крайне осторожен в своих высказываниях, но когда ему на ум приходит шутка, он выпаливает ее, не считаясь с последствиями.
Стоуна мой ответ привел в ярость. Только вмешательство Да и Пана помешало ему наброситься на меня, что, конечно, окончилось бы для него очень плохо. Я не умел спускаться по веревкам, зато умел убивать всевозможными способами, хоть это и не доставляло мне удовольствия. Я попытался исправить свою оплошность, сказав, что, дескать, не подумал, как моя реплика прозвучит на их языке, что при переводе некоторые слова меняют свой смысл, — и так далее, и тому подобное. Мы все еще спорили, когда нашу беседу прервала стрела. Все бросились в укрытие. Все, кроме Пана — стрела попала в него, и он умер у нас на глазах.
Я не мог избавиться от чувства вины за его смерть. И когда Да и Стоун после недолгого совещания решили, что придется оставить тело, совершив этот грех во имя выполнения клятвы, данной после смерти Кроуфа, это решение потрясло меня почти так же сильно, как гибель Пана. Я не слишком верю в бессмертие; вера в то, что умерший задерживается подле своих останков, желая увидеть, что с ними произойдет, кажется мне нелепой. Однако, по моему убеждению, понимание того, что человек мертв, в чисто эмоциональном плане не разрушает систему взаимоотношений, в которую он входил. Пан — внешне непривлекательный, жестокий парень, нравился мне больше всех его товарищей.
Мне вдруг подумалось, что из десяти человек, неделю назад отправившихся в путь, остались всего трое: я, лишенный возможности пустить в ход оружие, пока нахожусь среди йалимини, и двое йалимини, из-за меня вынужденные передвигаться куда медленнее и тем самым подвергающие себя еще большему риску.
— Оставьте меня, — сказал я. — Если я буду один, я смогу защищаться, а вы сможете идти гораздо быстрее.
Стоун просиял, услышав это предложение, но Да решительно помотал головой.
— Ни за что. Кроуф велел, чтобы мы ни в коем случае тебя не бросали.
— Он не знал, в какой сложной ситуации мы окажемся.
— Кроуф все знал, — прошептал Да. — Человек без здравого смысла не проживет здесь и двух дней. А у тебя нет здравого смысла.
