Ему не хватало воздуха, сердце выпрыгивало из груди, но он все шел, падал, полз, не смея перевести дыхания, не смея оглянуться. Он потерял ощущение времени, и ему начинало казаться, что он всегда так брел в ночном дожде и будет идти всегда, не зная куда и зачем.
– Дайте ему вина, – сказал Ольвид, – и принесите чистый хитон вместо этой грязной тряпки.
Сквозь сон Синон почувствовал, как в рот ему влили с полкружки вина, он закашлялся и открыл глаза.
– Переоденься, – сказал лысый старик, сидевший перед ним, и Синон торопливо повиновался.
– Откуда ты и как тебя зовут?
– Я родом с Эвбеи, меня зовут Синон. Я был другом царя Паламеда, казненного по приказу Одиссея.
– Как ты попал сюда? Тебя нашли без сознании у самых стен Трои.
– И меня, как Паламеда, обвинили в предательстве.
– Почему ты остался жив?
– Не знаю. Меня бросили в яму, связав руки и ноги, и я валялся в ней, ожидая смерти, но сегодня ночью кто-то перерезал ремни на моих руках и ногах и приказал мне бежать. Посмотри на мои руки, вот следы от ремней.
– Вижу, – скучно сказал Ольвид и так же скучно добавил: – Вы что там, совсем нас за глупцов считаете?
– Не понимаю, господин, – пробормотал Синон.
– Сейчас поймешь.
Ольвид, кряхтя, встал, растирая поясницу. На нем был желтый хитон с двойной черной каймой по краям. Слегка согнувшись в поясе, он медленно подошел к Синону и неожиданно ударил его кулаком в лицо. Голова Синона дернулась, и он почувствовал солоноватый вкус на губах.
– Теперь понимаешь? – лукаво и даже ласково спросил старик и погладил свою огромную розоватую лысину, обрамленную венчиком седых волос.
Синон молчал. О боги, что он сделал? Почему судьба так жестока к нему? Собраться с силами и размозжить этому старику голову! Зачем? Там ведь за дверью стражники. Да и в конце концов он имеет право подозревать его… Приполз ночью из стана греков. Говорит, что кто-то освободил его… О боги… Но должны же они разобраться…
– Что же ты молчишь, друг Паламеда? Эй, стража!
В комнату вошли двое и остановились, тупо глядя на Ольвида.
– Ты звал, господин?
– Принесите бичи, только потяжелее, из воловьих жил, – сказал начальник царской стражи и принялся растирать поясницу. – Ох-ха-ха, старость…
Стражники вернулись, держа по длинному бичу, и выжидательно смотрели на Ольвида. Тот кивнул головой, и в то же мгновение раздался тонкий свист и острая жгучая боль опоясала Синона. Он бросился на колени:
– Господин, убей меня, но я говорю правду, истинную правду. Меня оклеветали, Одиссей обвинил меня в измене…
– Ты когда-нибудь перечил ему, становился на пути? Он в чем-нибудь завидовал тебе?
– Нет, господин.
– Почему же он возвел на тебя поклеп?
– Не знаю, может быть, это горбун Эврибат, его глашатай…
– Глупость… Когда тебя обвинили?
– На совете у Агамемнона, царя микенского. Одиссей предложил построить коня…
– Какого коня?
– Деревянного коня, полого изнутри, посадить в него воинов и оставить под стенами Трои, чтобы троянцы втащили коня в город.
– Воистину, нет предела фантазии людей, когда они смотрят на бич, – вздохнул Ольвид и кивнул головой.
Снова короткий взмах, и снова багровая полоска боли обвила грудь Синона. На коже выступили капельки крови.
– Клянусь тебе, господин, клянусь. Ведь я уже много раз умирал там, в яме, и по дороге сюда. Зачем мне лгать?
– Тебе, может быть, и не нужно лгать, согласен, – пожал плечами Ольвид. – Но Одиссей… Эй, стража, позовите царя Приама… Скажите, что здесь перебежчик с важными сведениями… Садись пока, Синон. Кто знает, может быть, тебя придется казнить, и ты еще настоишься… Эх-хе-хе, люди, глина – все одно. И я посижу, подожду царя священного Илиона.
В комнату вошел Приам. Глаза у него были сонные, и он на ходу поправлял пурпурную мантию, наброшенную на плечи. Он недовольно посмотрел на Ольвида, поежился.
– Холодно у тебя тут, Ольвид. И факелы чадят, того и гляди, задохнешься.
– Прости, царь Приам, что твой верный раб обеспокоил тебя в столь ранний час. – Ольвид низко поклонился. – Но вот этот человек, называющий себя Синоном, рассказывает странные вещи. Он говорит, будто Одиссей предложил построить огромного деревянного коня, полого изнутри, поместить туда воинов, сделать вид, что греки ушли, и ждать, пока мы втянем чудище в город.
– А почему мы должны втащить его в город?
– Потому что на коне будет написано, что он приносится в дар Афине Палладе и что в нем священный палладий, похищенный у вас Одиссеем и Диомедом, – торопливо объяснил Синон.
– Это так, Синон? – нахмурился Приам, рассматривая багровые полосы на теле эвбейца.
– Истинно так, о повелитель Троады, – прошептал Синон.
– Что было сначала, разговор о коне или обвинение в измене?
– Сначала цари обсуждали план хитроумного Одиссея и одобрили его, а потом уже итакийский царь возвел на меня напраслину. Вы-то уж это точно знаете, что не получал я золота из Трои.
– Это так, царь Приам, – вставил Ольвид.
– И цари поверили Одиссею?
– Да, царь.
– И тебя не побили камнями?
– Нет, меня бросили в яму.
– И этой ночью ты бежал?
– Да, царь.
– Как ты выбрался из ямы?
– Кто-то пришел в темноте, разрезал путы на моих руках и ногах и приказал мне бежать. И даже вытолкнул меня из ямы, ибо я был слаб и с трудом мог стоять на ногах.
– Ты знаешь, кто это был?
– Не-ет, царь. Было темно. Человек был в плаще и прятал лицо.
– Какого роста он был?
– Подожди, царь, дай мне сообразить… Теперь, когда я думаю об этом, мне кажется, что он был невысокого роста…
– Он поднял тебя и вынес из ямы?
– Нет… Когда я оперся руками о край ямы, он поднял мои ноги и помог мне вылезти.
– Чувствовал ли ты в нем огромную силу?
– Не знаю… Я ждал смерти.
– Подумай!
– Обожди, теперь я вспоминаю, что он тяжело дышал, когда разрезал ремни на моих руках…
Приам посмотрел на Ольвида и сказал:
– Это был горбун Эврибат, глашатай Одиссея…
– Ты прав, как всегда, царь Приам, – восхищенно прошептал Ольвид. – Но почему Одиссею нужно было сначала обвинить этого человека в измене, а потом помочь бежать?
– Для того, чтобы Синон попал к нам и рассказал о деревянном коне. – Приам хитро улыбнулся и потер руки. – Измена – это лишь тонкий ход. Если бы Одиссей хотел отделаться от этого эвбейца, он бы тут же казнил его. Нет, Одиссею нужно было, чтобы мы узнали о коне.
– Да, царь, но почему он не мог просто отправить к нам своего человека под видом перебежчика?
– Да из-за твоих бичей. Всем известно, что после пятого удара любой начинает говорить правду.
– Значит, простой лазутчик признался бы, что его научил Одиссей? А Синон говорит правду и, сколько бы ни получил ударов, он будет говорить одну только правду? Не понимаю, царь…
