И вот вчера это произошло. Снова! Шерли совершенно не был готов — боль пришла внезапно, да такая, будто у него в голове взорвалась атомная бомба. Боль огненной пеленой застилала сознание, мешая слышать, видеть, даже дышать. Все накопленные за годы папки рушились с ментальных полок, причинные связи обрывались, превращая тщательно отлаженный механизм в покорёженные руины. А потом среди хаоса появился голос — уверенный, успокаивающий. И он цеплялся за него остатками угасающего сознания как за последнюю связь с реальностью. Вместе с голосом пришло родное тепло и знакомый запах, и прохладная ладонь на его руке… Боль затаилась как готовый к прыжку зверь, тихо порыкивая, чтобы под воздействием каких-то незнакомых импульсов, поднимающихся по позвоночнику и концентрирующихся в самом центре мозга, уйти совсем, уступив место невероятному облегчению…
В себя он пришёл довольно быстро, учитывая силу и интенсивность приступа. Долго не решался открыть глаза, боясь, что снова ослеп. Но тихий успокаивающий голос отца, придал ему уверенности. Ощущение было такое, будто он очень долго носил тёмные очки, а теперь снял их. Боже! Шерли уже и забыл каким красочным может быть окружающий мир! Единственным ярким пятном до этого, была Анита, которая ассоциировалась у него с солнечным светом. До встречи с ней, ему всегда было холодно, даже в самые жаркие дни, и этот холод шёл изнутри. А рядом с ней, Шерли было тепло, и он цеплялся за этот островок тепла, до паники боясь, что тот когда-нибудь исчезнет.
Рядом с кроватью сидел отец и… улыбался.
— Как ты себя чувствуешь?
— Нормально, — Шерли чуть кивнул и пошевелился. Боли не было, только невероятная слабость во всём теле. — Почти. Пить хочу и свет очень яркий.
Отец помог ему напиться и усадил, подложив под спину ещё одну подушку, всё время бросая на него довольно странные взгляды.
— Почему ты так на меня смотришь? У меня что, рог на лбу вырос?
— Вот, взгляни, — он положил ему на колени пачку распечаток с ядерного томографа. Шерли взял один и всмотрелся в снимок собственного мозга. На срезе промежуточного отдела ниже «зрительных бугров», скрытый до этого тёмным пятном, спелой вишенкой сверкал гипоталамус, образуя с не задетым Системой гипофизом единый функциональный комплекс.
— Что это?!
— Это чудо, Шерли! Огромный прогресс! Если дальше так пойдёт…
— … нет уж спасибо! Ещё одного такого кошмара, я просто не выдержу! Уж пусть лучше всё останется как есть.
— Больше не будет так больно. Ведь именно здесь расположены центры вегетативной части нервной системы. Дальше будет проще.
— Не думаю
— Всё так и есть, сынок. Я подберу специальные ингибиторы. Правда придётся немного посидеть на уколах и научиться справляться с сексуальным возбуждением.
— Это-то тут при чём?
— При том, что именно твои совместные ночи с женщиной, вызвали настолько сильную гормональную бурю в организме, что под её натиском Системе пришлось отступить. Правда, не всё так безоблачно, как кажется, но первый шаг сделан. А это уже немало. И всё благодаря этой девочке. Конечно возмутительно, что вы не поставили меня в известность…
— Её зовут Анита.
— Я помню. И знаю теперь, чем ей обязан.
— У тебя виноватый вид. Ты её обидел.
— На то была причина. Я был очень расстроен и… я извинюсь. Непременно.
— Хорошо. — Глаза Шерли слипались, сказывался кумулятивный эффект седативных препаратов, которые обычно вводились после приступа. — Ты иди. Я спать хочу.
— Конечно, малыш, — отец склонился и поцеловал его в лоб, — спи, мой мальчик. Тебе необходим отдых. Сегодня ты прошёл через настоящий ад.
* * *
…Тьма опутывала, наваливаясь на плечи пробирающей до костей стужей, забивалась в нос, отравляя каждый вдох душными ядовитыми испарениями, и ей нечего было противопоставить: нигде не было даже крошечного огонька, чтобы согреться.
Повсюду был пронизывающий до костей арктический холод. Колючий снег летел в лицо царапая кожу. Передо ним лежала бесконечность. Он видел ее всю целиком, от начала до конца, от альфы до омеги, глядя на оскалившуюся над ним бездонную пропасть мирозданья. Без луны и звезд, без тепла и света. И он брёл одинокий и потерянный, отдав на расправу стихии своё обнаженное тело.
Откуда-то среди ледяного хаоса возникла дверь, из-под которой пробивался узкий поток теплого сияния, несущий свет и жизнь в его личный апокалипсис. За дверью была гостиная. Он узнал её сразу — очаг спокойствия и приюта. Обои, подсвеченные мерцающим огнём в камине, диван и кресла, картина Рембрандта на стене, забытая на каминной полке скрипка… В кресле сидела девушка. Тёмные волосы, золотистая кожа. Анита. Тёплая, живая, совсем не такая как он — жалкое подобие человека.
Чашка чая исходящая паром на подлокотнике кресла, книга на её коленях, тихий шелест переворачиваемой страницы…
Внезапно она подняла взгляд, и он отшатнулся, отступая в ледяную мглу. Нельзя, чтобы она видела его таким — сломленным, горьким созданием смерти и разрушения. Он не желал быть тем, кто принесет ужас в жизнь этой хрупкой девушки, не хотел видеть даже проблеска отвращения на милом открытом личике. Тепло и свет были не для него.
Но прежде, чем он успел двинуться, на запястье сомкнулись тонкие пальцы, втягивая его в комнату.
Анита улыбнулась, в её взгляде засияло облегчение. Схватив одеяло, она набросила его ему на плечи, укутывая мягкой тканью изможденное, напоминающее труп существо, в которое он превратился.
— Ты где-то блуждал один, — прошептала она, заключая его в объятия, — но теперь вернулся домой. Я скучала по тебе, Шерли
Кровь пронеслась по его телу, проталкиваясь по спавшимся венам, устремляясь дальше и возвращая к жизни.
Она приподнялась на цыпочки, прижимаясь к его губам и сердце уверенно забилось в груди, запущенное её прикосновением. После холодной бесконечности он вспомнил, что значит согреться…
… Шерли вздрогнул и проснулся, понимая, что это всего лишь сон. Возможно в детстве ему и снились сны, но он их не помнил. Засыпая, он проваливался в чернильную темноту без сновидений, чтобы утром проснуться от привычной команды Системы. Сейчас же ему приснился настоящий сон. И пусть сначала это был кошмар, но потом он превратился в сказку и ему очень хотелось, чтобы этот сон стал вещим.
Он прислушался к себе. Голова не болела. Часы, стоявшие на прикроватной тумбочке показывали четыре утра. Из лаборатории пробивалась полоска света, значит отец не спал. И ему до смерти захотелось домой. К Аните. К теплу и свету, ко сну, ставшему реальностью.
