— Правда, за эти полтора часа твой лучший друг и трех слов не проронил…
— Верно, неразговорчивый он.
— Молчание — золото, — добавил Арнольд.
— Коля ведь мне о вас ничего не рассказывал. Правда, он часто заводит знакомства на рыбалке. Но ни о ком не отзывался как о лучшем друге. И ни один из рыбаков не навешал нас. Вы первый.
— Вот как? Очень, очень рад. Что ж ты, Николай, своей очаровательной супруге обо мне не рассказал? Нехорошо как-то! — Он хитро сощурился. — Знаете ли, Мария Константиновна, он ведь не многим лучше меня — тоже молчун еще тот. Двое суток просидели с ним бок о бок, и если бы не осетр, я, наверное, его голоса так и не услышал бы. А вообще-то, по секрету вам скажу, он мужик ничего, можете не сомневаться.
Маша весело рассмеялась.
— А я и не сомневаюсь! Поужинаете с нами? Я пельменей налепила. Сибирские, с маслом.
— Не откажусь. Давненько я пельмешек не едал. Маша направилась было на кухню, но я остановил ее.
— Может, по случаю приезда дорогого гостя… а?.. У нас, кажется, что-то с майских праздников оставалось…
— Ну что с вами поделаешь! Ладно уж, раз такое дело — и я к вам присоединюсь.
— Вот это по-нашему! — в один голос воскликнули мы с Арнольдом.
«А розы-то стоят!» — подумал Арнольд.
Я смущенно опустил глаза.
«Стоят… Только, знаешь, я чуть было их…»
«Знаю, все знаю. Главное, что ты все понял».
«Спасибо Маше, она их спасла».
«У тебя прекрасная жена!»
Вскоре мы уже сидели за столом, с аппетитом ели пельмени, запивая их вином, и весело болтали о всякой чепухе. А по телевизору тем временем шла то ли двадцатая, то ли тридцать пятая серия бразильского сериала «Рабыня Изаура».
Арнольд был сама любезность. От его молчаливости не осталось и следа. Словом, вечер пролетел незаметно, и, когда гость вдруг стал прощаться, я с удивлением обнаружил, что скоро полночь.
— Я провожу тебя, — сказал я, одеваясь.
— Вы на машине, Арнольд Иванович? — спросила Маша.
— Нет, что вы, Мария Константиновна, какая там машина! Да вы не волнуйтесь, я совершенно трезв. — Он понизил голос до шепота. — Я на летающей тарелке.
Она улыбнулась и погрозила ему пальцем.
— Только никому не говорите, что вы на этой., на тарелочке прилетели.
Арнольд рассмеялся, а я так и замер от неожиданности.
— Это почему же? — поинтересовался гость.
— Все равно никто не поверит. Скорее Николай за инопланетянина сойдет, чем вы.
Арнольд от души расхохотался.
— Надеюсь, ваша тарелочка еще посетит наше скромное обиталище?
Арнольд сразу стал серьезным.
— Не хотел бы обнадеживать вас. Но если у меня появится хоть малейшая возможность повидать вас с Николаем, я обязательно воспользуюсь ею. Поверьте, вы с Николаем — самые близкие для меня люди. Я ведь один в мире как перст. Ни друзей, ни родных, ни семьи. Все летаю по свету, как… — Он махнул рукой.
— Приезжайте! Мы будем вас ждать. Правда, Коля?
— Правда, — кивнул я.
— Не обещаю, — ответил Арнольд, — но очень буду, стараться. Прощайте!
Когда мы вышли на улицу, я спросил:
— Ты, правда, прилетишь еще, Арнольд? Он грустно покачал головой.
— Нет, Николай, больше мы не уводимся. Скоро закончится эксперимент, всякие контакты с тобой станут невозможными. Это закон. Но, поверь, я не покривил душой, назвав вас с Машей самыми близкими мне людьми.
— Жаль расставаться. Очень жаль… Постой, а где ж твоя тарелка-то?
— Да недалеко, за углом.
— Как, ты ее прямо на улице оставил? — удивился я.
— Зачем на улице? Тут у вас стройка есть. Так вот там за забором, я и оставил свою колымагу.
При призрачном свете луны мы добрались до заброшенной стройки, проникли сквозь дыру в заборе на ее территорию. И я снова увидел звездолет — тот самый.] меня вдруг сжалось сердце.
Мы обнялись в последний раз.
— Прощай, Арнольд!
— Прощай, Николай!
Через несколько минут аппарат бесшумно поднялся \ унес в просторы Вселенной моего лучшего и единственного друга. Унес навсегда.
Я медленно поплелся домой, пиная пустую консервную банку. Какой-то тип высунулся из окна и выразил в мой адрес некое не очень вежливое пожелание, смысл которого до меня не дошел.
Мне было грустно.
Никаких особенных причин не ехать в выходные на рыбалку у меня не было. Я просто забыл о ней. Из головы не выходили визит Арнольда и его слова о том, что мы больше никогда не увидимся. Зачем он так сказал? Ведь мог обнадежить, это было бы гуманно. Впрочем, там у них, на Большом Колесе, истина, возможно, дороже самой гуманной лжи.
Весь день сыпал мерзкий, холодный, напоминающий осень дождь, усугубляя гадкое расположение духа.
Чтобы развеяться, я решил все-таки навестить того филателиста с Авиамоторной. Маша вздохнула, отпуская меня, а сама решила повидать свою сестру, которая жила у черта на куличках. Василий третий день провожал друга в армию и домой носа не показывал.
На Авиамоторной филателиста я не нашел. Словоохотливый сосед сообщил, что тот буквально три дня назад переехал в центр, и дал его новый адрес. Я поблагодарил и отправился на поиски. Проплутав некоторое время, я наконец нашел нужный дом в двух шагах от гостиницы «Россия».
Я просидел у старого коллекционера битых четыре часа. Когда вышел на улицу, на Москву уже опустилась ночь. Мои шаги гулко отдавались в пустынных улочках. Дождь прекратился, но воздух был насыщен влагой до такой степени, что я не удивился бы, если бы из-за угла вдруг выплыла рыбина.
Марками, я увлекался с детства. В те далекие времена каждый второй мальчишка бегал с дешевым кляссером под мышкой. Все знали, что вон у того есть «колония», которую он отдаст только за три «Америки» или, в крайнем случае, за две «Африки» («Гвинею» не предлагать!), а у этого — полная серия (все двадцать шесть!) бабочек княжества Фуджейра, и он готов махнуть ее исключительно на серию афганских цветов. «Польша», «Румыния» и «Чехословакия» шли штука за две «наших». Изредка на марочном рынке всплывала экзотика вроде «Ньясы», «Кохинхины», «Фернандо По», «Занзибара» или «Оттоманской империи». Да, золотое было время!.. Большинство бывших мальчишек забросили кляссеры на чердаки. Я же остался верен этой страсти.
Шагая к метро, я мысленно все еще оставался там, у чудака-филателиста. Я перебирал в памяти десятки и десятки марок: потертые, прошедшие через многочисленные руки, потерявшие ценность из-за повреждения перфорации, но тем не менее представляющие немалый исторический интерес; и целехонькие, лишь пожелтевшие от времени… Целительный бальзам для моей страждущей души. Я никак не мог вспомнить, каким годом датирована итальянская марка с портретами Гитлера и Муссолини и сколько экземпляров из серии с изображением профиля Гинденбурга удалось собрать коллекционеру — тридцать шесть или тридцать восемь?..
