Когда появился Олвин, Хедрон внимательнейшим образом разглядывал как раз одну из секций стены. Она была украшена хитроумной мозаикой из глазурованных плиток, и узор оказался таким фантастически сложным, что Олвин даже и стараться не стал читать его.
— Посмотри-ка на эту мозаику, Олвин, — молвил Шут. — Не замечаешь ли ты в ней какой-нибудь странности?
— Нет, — бегло взглянув на рисунок, признался Олвин. — Да мне, собственно, все равно — тем более что никакой странности тут нет...
Хедрон пробежался пальцами по разноцветным плиткам.
.— Ты не слишком наблюдателен, — укоризненно проговорил он. — Взгляни-ка вот на эти кромки — видишь, как они округлены, какую приобрели мягкую форму? Это нечто такое, Олвин, что в Диаспаре можно увидеть крайне редко. Это — изношенность. Вещество выкрашивается под напором времени. Я припоминаю эпоху, когда этот рисунок был совсем новым, — это было всего восемьдесят тысяч лет назад, в мою предыдущую жизнь. И если я вернусь сюда еще через десяток перевоплощений, от этих плиток уже мало что останется...
— Ну а что тут удивительного? — отозвался Олвин. — В городе есть и другие произведения искусства, не такие уж ценные, чтобы хранить их вечно в ячейках памяти, но все-таки достаточно интересные, чтобы не уничтожать их вскоре же после создания. Я полагаю, наступит день, придет сюда другой какой-нибудь художник и сотворит что-то еще более прекрасное. И уж его работе не дадут истлеть...
— Я знавал человека, который составил этот рисунок, — сказал Хедрон. Пальцы его все еще блуждали по поверхности мозаики, исследуя ее трещинки. — Странно то, что я помню сам этот факт, но в то же время совершенно забыл человека, о котором мы сейчас говорим. Надо полагать, он мне не больно-то нравился, поскольку я, судя по всему, стер память о нем из своего сознания... — Он коротко рассмеялся. — Впрочем, может оказаться и так, что это я сам создал этот рисунок во время одной из своих художественных фаз, а когда город отказался хранить его вечно, был так раздосадован, что и решил тогда же забыть об этом эпизоде... Ну вот, так я и знал, что этот кусочек того гляди отвалится.
Хедрон ухитрился отколупнуть осколок позолоченной плитки и, казалось, был страшно доволен этим актом мало кого трогающего вандализма. Он бросил крохотную чешуйку наземь:
— Вот теперь роботам-уборщикам будет над чем потрудиться!
Олвин понял, что это — урок. Странный инстинкт, известный под именем интуиции, способный приводить к цели напрямик, срезая углы, тотчас сказал ему об этом. Он уставился на золотистую крошку, лежащую у его ног, пытаясь как-то связать ее с проблемой, занимающей его сознание.
Найти ответ было несложно, коль скоро ему стало очевидно, что ответ такой существует.
— Да, я понимаю, что именно вы стараетесь мне втолковать, — сказал он Хедрону. — Это значит, что в Диаспаре есть объекты, которые не зафиксированы в ячейках памяти. Вот поэтому-то я и не мог найти их с помощью мониторов там, в Зале Совета. Пойди я туда и нацелься на этот дворик, мне бы и следа не углядеть этой вот стенки, на которой мы сейчас сидим...
— Ну, я думаю, что стенку-то ты бы обнаружил... Но вот мозаику на ней...
— Да-да, понимаю, — почти не слушая, продолжал Олвин, слишком занятый сейчас своими мыслями, чтобы обращать внимание на такие тонкости этикета. — И точно таким же вот образом могут существовать и целые районы города... они не отражены в его вечной памяти, но они еще не износились... они существуют... Нет, я все-таки как-то не вижу, чем это может мне помочь. Я же знаю, что внешняя стена стоит как скала и что в ней нет проходов...
— Гм... Возможно, из этого положения и в самом деле нет выхода, — проговорил Хедрон. — Во всяком случае, я ничего не могу тебе обещать. Но все же думаю, что мониторы способны научить нас еще очень и очень многому... если, конечно, Центральный Компьютер им разрешит. А он, похоже, относится к тебе... м-м... доброжелательно.
На пути к Залу Совета Олвин раздумывал над этими словами Шута. До сих пор он полагал, что доступ к мониторам ему обеспечило единственно влияние Хед-рона. Ему и в голову не приходило, что это стало возможным в силу каких-то качеств, внутренне присущих именно ему самому. Быть Неповторимым означало потерю многого. И было бы только справедливо, если бы ему полагалась какая-то компенсация.
...Ничуть не изменившийся электронный слепок города все так же занимал центр зала, в котором Олвин провел эти долгие недели. Он смотрел на него теперь с новым чувством понимания: ведь все, что он видел здесь, перед собой, существовало в действительности, но... могло быть и так, что отнюдь не весь Диаспар отражен в этом безупречном зеркале. Да, разумеется, любые несоответствия должны быть пренебрежимо малы и, насколько он мог видеть, просто неуловимы... И все же...
— Я, знаешь, попытался сделать это много лет назад, — нарушил молчание Хедрон, усаживаясь в кресло перед одним из мониторов. — Но управление этой штукой никак мне не давалось... Возможно, теперь все будет иначе...
Сначала медленно, а потом со все возрастающей уверенностью — по мере того как в памяти оживали давным-давно забытые навыки — пальцы Хедрона побежали по панели управления, лишь на мгновения задерживаясь в некоторых ее точках.
— Вот, думаю, так будет правильно, — наконец проговорил он. — Во всяком случае, мы сейчас в этом убедимся. — Экран монитора засветился, но вместо изображения, которое ожидал увидеть Олвин, появилась несколько обескуражившая его надпись: «Регрессия начнется, как только вы установите градиент убывания».
— Экая я бестолочь, — прошептал Хедрон. — Вот ведь все сделал правильно, а самое-то важное и забыл... — Теперь его пальцы двигались по панели уже совершенно уверенно, и, когда надпись на экране растаяла, он развернул свое кресло так, чтобы видеть и изображение города в центре зала.
— Гляди внимательно, Олвин, — предупредил он. — Думается мне, что мы оба узнаем сейчас о Диаспаре кое-что новенькое.
Олвин терпеливо ждал, но ничего не происходило. Изображение города по-прежнему стояло у него перед глазами во всем своем таком знакомом великолепии и красе — хотя ни то ни другое им сейчас не осознавалось. Он уже хотел было спросить Хедрона, а на что, собственно, ему смотреть, как вдруг какое-то внезапное движение приковало его внимание, и он быстро повернул голову, чтобы уловить его. Это был всего лишь какой-то краткий миг, что-то на мгновение сверкнуло, и он так и не успел заметить, что же явилось причиной вспышки. Ничто не изменилось: Диаспар оставался точно таким же, каким он его знал. Однако, переведя взгляд на Хедрона, он увидел, что тот наблюдает за ним с сардонической усмешкой, и снова уставился на город. И теперь это произошло прямо у него на глазах.
