Вспоминаю, что не отправил в газету телеграмму, в которой собирался сообщить о мандарине, находящемся в нашем поезде. Удалось ли Попову выведать у безмолвных стражников имя этой высокой особы?
Оказывается, удалось. Едва мы показались на платформе, как он подбежал ко мне со словами:
— Я узнал его имя. Это Иен Лу, великий мандарин Иен Лу из Пекина.
— Благодарю вас, господин Попов.
Мчусь в телеграфную контору и посылаю «XX веку» депешу следующего содержания:
Мере, 16 мая, 7 часов вечера.Поезд Великой Трансазиатской выходит из Мерва. В Душаке взяли тело великого мандарина Иен Лу, отправляемое из Персии в Пекин.
Заплатить за телеграмму пришлось очень дорого, но вы, конечно, согласитесь, что она того стоит.
Имя Иен Лу быстро распространяется среди пассажиров. Но мне показалось, что господин Фарускиар улыбается, когда его произносят.
Поезд отошел в восемь часов без опоздания. Спустя сорок минут мы проехали мимо старого Мерва, но уже, к сожалению, стемнело, и я не смог ничего разглядеть. А ведь там есть старинная крепость с квадратными башнями, обнесенная стеной из обожженного на солнце кирпича, развалины гробниц и дворцов, остатки мечетей — одним словом, целые археологические сокровища, описание которых заняло бы немало строк.
Майор Нольтиц понял мое настроение.
— Не огорчайтесь, господин Бомбарнак. Все равно вы не были бы вполне удовлетворены, ведь старый Мерв четыре раза перестраивался. И если бы даже удалось разглядеть теперешний город, Байрам-Али, относящийся к персидской эпохе, то вы все равно не смогли бы увидеть ни третьего, монгольского, ни мусульманского второй эпохи, носившего название Султан — Санджер — Кала, и, уж тем более, первоначального. Одни называют его Искандер-Кала, по имени Александра Македонского, другие Гяур-Кала, приписывая основание города Зороастру, создателю религии магов, лет за тысячу до христианской эры. Потому советую забыть о всех ваших сожалениях.
Что ж, ничего другого не остается.
Поезд мчится на северо-восток. Станции удалены одна от другой на двадцать — тридцать километров. Названий их не объявляют, так как остановок там нет, и я довольствуюсь тем, что слежу за ними по путеводителю.
Мы оставляем позади Кельчи, Равнину, Пески, Репетек и так далее. И вот уже едем по настоящей пустыне, где нет ни единой струйки поверхностной воды. Поэтому для снабжения станционных резервуаров здесь прорыты артезианские колодцы.
Майор рассказал мне, что инженеры, прокладывавшие дорогу, испытывали большие затруднения, когда им приходилось закреплять барханы на этом участке пути. Если бы щиты не были поставлены здесь наклонно, то все полотно давно уже засыпало бы песком и движение поездов остановилось.
Миновав полосу барханов, мы снова выезжаем на горизонтальную равнину, где прокладка рельсового пути не отняла много времени.
Мало-помалу мои спутники засыпают, и наш вагон превращается в «Sleeping-car»[51].
Снова начинаю думать о румыне. Следует ли пытаться увидеть его этой же ночью? Бесспорно, и не только для удовлетворения моего, впрочем, весьма естественного, любопытства, а главным образом, чтобы успокоить молодого человека. И в самом деле, узнав, что кто-то раскрыл его тайну, он может выйти на одной из ближайших станций, пожертвовав своим путешествием и свиданием с мадемуазель Зинкой Клорк, лишь бы только избежать преследования железнодорожной компании… Так вполне может случиться, и тогда мое вмешательство сослужило бы плохую службу этому бедняге… не говоря уже о потере номера 11, одного из интереснейших в моей коллекции.
Поэтому принимаю решение нанести ему визит еще до зари. На всякий случай, ради большей предосторожности, подожду, пока поезд не отойдет от станции Чарджуй[52], куда он должен прибыть в два часа двадцать семь минут пополуночи с пятнадцатиминутной остановкой, а затем направится к Амударье. После этого Попов уляжется в своей каморке, а я прошмыгну в багажный вагон, не боясь быть замеченным.
Как же долго тянулись эти часы! Несколько раз меня начинало клонить ко сну, приходилось делать над собой усилие, выходя на площадку подышать свежим воздухом.
В установленное время, минута в минуту, поезд подошел к станции Чарджуй, на тысяча пятой версте. Это довольно значительный городок Бухарского ханства, до которого Закаспийская дорога была доведена в конце 1886 года, через семнадцать месяцев после укладки первой шпалы.
Теперь до Амударьи остается только двенадцать верст. И когда поезд переедет эту большую реку, приведу в исполнение свой план.
В Чарджуе, городе с населением до тридцати тысяч человек, выходят многие пассажиры. Вместо них в вагоны второго класса садятся другие, едущие до Бухары и Самарканда. Поэтому на платформе шумно и людно.
Я тоже выхожу и прогуливаюсь около переднего багажного вагона. Вдруг вижу, как дверь бесшумно отворяется… Кто-то в темноте крадется по платформе и незаметно проскальзывает в вокзал, едва освещенный несколькими керосиновыми лампами.
Сомнений нет — это мой румын. Может быть, не хватило провизии и он решил купить чего-нибудь в буфете? А может быть, как я и опасался, обратился в бегство?
Ну уж нет, этому надо помешать! Необходимо срочно познакомиться с ним, пообещав помощь и заступничество. Я скажу молодому человеку: «Друг мой, положитесь на скромность Клодиуса Бомбарнака… Я вас не выдам… По ночам буду приносить еду… А заодно стану развлекать и подбадривать… Не забывайте, что мадемуазель Зинка Клорк, по-видимому, красивейшая из румынок, ждет вас в Пекине…» И так далее.
Незаметно следую за ним. В общей сутолоке на румына никто не обратит внимание. Ни Попов, ни любой другой чиновник не могут заподозрить в нем «железнодорожного зайца». Неужели он направится к выходу… неужели ускользнет?
Нет! Видимо, ему захотелось немножко поразмять ноги. Ведь в вагоне не очень-то нагуляешься! После шестидесяти часов заключения, от самого Баку, бедняга заслужил десять минут свободы!
Это человек среднего роста с гибкими движениями и плавной походкой. На нем стянутые широким поясом брюки, непромокаемая куртка и меховая фуражка темного цвета.
Теперь я спокоен насчет его намерений.
Румын возвращается к своему вагону, поднимается на подножку, проходит через площадку и тихонько закрывает за собой дверь.
Вместо пятнадцати минут поезд простоял в Чарджуе три часа — пришлось чинить испорченный тормоз локомотива. Поэтому, невзирая на вопли немецкого барона, мы покидаем Чарджуй лишь в половине четвертого, когда уже забрезжил рассвет.
