Голову я успел убрать вовремя, ровно за секунду до очередного свинцового залпа. Пристрелялись! Неудивительно, бой идет с самого утра.
Краем глаза я заметил, что моя соседка вновь подбирается к выходу, прямиком под пули. Выглядела она странно, даже нелепо – черное длиннополое пальто, бархатная шапочка, похожая на укороченный тюрбан, большая матерчатая сумка на боку, а ко всему – очки-велосипед в тонкой стальной оправе. Курсистка с картины Ярошенко, зачем-то решившая погулять под пулями.
– Да стойте же вы!
Не послушалась, выглянула наружу, сделала первый шаг. Только сейчас я заметил нашитый на сумке Красный крест, не слишком яркий, с десяти шагов не разглядишь. Для тех же, кто держит подворотню под прицелом, эта девушка в неудобном пальто – всего лишь очередная мишень без лица и души.
– Дура! Убьют же!..
Река Времен несла свои воды к очередной Эвереттовой развилке. Сейчас курсистку пристрелят. Или пристрелят меня, если я тоже выскочу и толкну ее в спину.
– Падай, падай, ну!..
Упали мы вместе – прямо на рассыпанный уголь. Пулям досталась лишь моя фуражка. Я слизнул кровь с губы, попытался двинуть левой рукой, застонал.
– Может быть вывих, – деловито констатировала она, приподнимаясь и поправляя очки. – Не двигайтесь, я после погляжу.
– Голову вниз! – прошипел я. – Мы тут как два тополя на Плющихе, выбирай любого!..
– Почему на Плю…
Я мысленно посочувствовал девице: очками в уголь – такое не каждому мазохисту по душе. Стрелки же, похоже, вошли во вкус. Почему еще не убили – загадка. То ли криворукие, то ли ждут, пока встанем, чтобы наверняка.
– Ползти сможете?
Треснувшие стеклышки очков блеснули гневом.
– Я не собираюсь никуда ползти! Зачем вы меня толкнули? Там, впереди, раненые, им требуется помощь…
Резкость слов смягчалась мягкой певучестью речи. Акцент не слишком сильный, но очень характерный, не спутаешь.
– Вы что, из Эривани? – не удержался я, лихорадочно пытаясь разглядеть что-нибудь, похожее на укрытие. Спасительная подворотня сзади, всего в двух шагах, но встать нам не дадут, срежут сразу.
Очки-велосипед взглянули без всякой приязни.
– Из Тифлиса. Но я армянка, если вы это имеете в виду. А вы, значит, юнкер?
Юнкер?! Ах да, погоны с широкой белой полосой. И, само собой, шинель вкупе с улетевшей неведомо куда фуражкой.
– Форма не моя. Но я на их стороне. Если вы это имеете в виду.
Особо глазастая пуля вошла в землю под самым моим носом. Я невольно вжал голову в плечи. Наша светская беседа грозила оборваться в самое ближайшее время. Может, конечно, нам очень повезет…
Свист я расслышал слишком поздно. Впереди что-то ахнуло, плеснув черной вздыбленной землей, ударило в уши, в голову, в самое сердце. На миг мир исчез, уступая место клубящейся тьме. Затем тьма сменилась болью…
Голову я все-таки сумел приподнять. Впереди, где рвануло, клубился едкий серый дым. Дом, что стоял напротив, исчез, оставив лишь неясный темный силуэт.
Смерть ослепла…
– Бегите! – выдохнул я. – Назад, в подворотню. Быстрее, быстрее!..
Сам встать я не надеялся. Боль накатила волной, обессилела, прижав к мокрой земле, к острым черным уголькам.
– А вы не командуйте! Поднимите руку, нет, не эту, другую. Теперь хватайтесь за шею…
За спиной вновь была спасительная кирпичная твердь. Я сидел на асфальте, упираясь затылком в холодную влажную стену. Левая рука бессильно свесилась вниз, правая сжимала стеклянный пузырек, из которого несло ядреной химией.
Сумка с красным крестом стояла рядом. Ее хозяйка, став ближе к выходу, разглядывала на свет треснувшие окуляры.
– Еще вдохните, – распорядилась она, покосившись в мою сторону. – И вставайте, а то еще простуду подхватите.
Без очков девушка сразу же стала моложе и даже симпатичней. Уже не суровая курсистка, а просто живая, не убитая барышня в грязном пальто с оборванной верхней пуговицей. Густые черные волосы рассыпались по плечам, на щеке краснела царапина.
Кажется, нам действительно очень повезло.
– Спасибо, сестричка, – выдохнул я, пытаясь приподняться. – Но черт же вас понес в этот двор! Вы прямо как машина «скорой помощи». Сама режет, сама давит, сама помощь подает.
Она поморщилась, спрятала бесполезные очки.
– Думаете, это остроумно? Между прочим, из-за вас я не смогла помочь другим… Пузырек не уроните!
Встать удалось с третьей попытки. Левая рука висела плетью, голова раскалывалась, но я все же сумел сделать нужную пару шагов. Девушка, забрав источающую резкий дух скляницу, снисходительно усмехнулась.
– Вояка из вас, как погляжу… А еще против трудового народа бороться пытаетесь!
Вначале я не понял – слишком болела голова, и лишь потом дошло. Она – «красная», я, стало быть, «белый». Этих слов здесь пока еще не знают, но по сути верно. Гражданская война… Она из московской Красной гвардии. А я…
…А я – пустое дело гневаться,
Хотел и думал рассердиться,
Но что-то сердце нынче ленится
И чувству в такт не хочет биться…
Девушка взглянула недоуменно. Я улыбнулся.
С таким венцом, как на коришневых
Войны германской фотоснимках,
С таким лицом, что тело лишнее,
Когда снимаются в обнимку.
А тут не тыл, тут только госпиталь,
Тот, полевой, где нету морфия,
А он – живой, ты слышишь, Господи?
Хоть ты его заждался, мертвого.
Да, он живой, ты слышишь, Господи?
Он выжил по недоразумению.
Знать, писарь – в Рай, а этот в госпиталь…
Идет германец в наступление.
Идет германец – не качается,
В медвежьем шлеме с песьей мордою.
А у меня – бинты кончаются!
И доктор пьян!
И нету морфия…
– «В медвежьем шлеме с песьей мордою», – негромко повторила она. – Да, это хорошо. Вы, наверно, прибыли с фронта?
Самое время сказаться героем, хвост распушить, но честность все-таки пересилила.
– Нет, не с фронта. Вы абсолютно правы, я – никакой не вояка. Попал… Приехал сюда совсем по иным делам, но любопытство одолело… Родион Гравицкий к вашим услугам!
Она кивнула, протянула руку.
– Люсик. Не удивляйтесь, это имя такое. Люсик Лисинова, если совсем точно, то Лисинян. Вежливость мы соблюли, а теперь мне надо спешить, там, во дворе, могут быть раненые. А вы, Родион, как очухаетесь, идите обратно, через маленький двор, и сдавайтесь в плен. Только не забудьте руки поднять, а то наши товарищи с утра очень злые.
