— Хватит! — громко сказал за спиной Красный шар. И в окне опять возник обычный день с пыльным солнцем и воробьями в тополиных ветках.
Яшка обернулся — оскорбленно, яростно! Почему у него отняли такое!
— Больше пока нельзя, — объяснил Большой Белый шар. — Я и так переборщил. Ты уже начал проникать.А это запрещено до Возрастания. Потерпи…
Яшка опять сел на диван. И молчал. Оглушенный, тоскующий по только что открывшейся Вселенной.
Большой Белый шар снова присел рядом:
— Ты видел, сколько радостей и загадок тебя ждет. Разве можно от этого отказаться?
Нет, не в силах был Белый шарик отказаться от этого… А от Вильсона?
Большой Белый шар заговорил опять:
— Сколько всего у тебя впереди. А Стасик… Ты станешь большой звездой и просто забудешь про него.
— Нет… — Яшка мотнул кудлатой головой. — Не хочу.
— Ну, не хочешь — не забывай, твое дело. — Большой Белый шар понимал, что одержал победу в главном.
Одна из Желтых тетушек ласково предложила:
— Когда ты станешь большим, сможешь завести детей, шарики-планеты. И если захочешь, разведешь на них сколько угодно мальчиков. И дружи с ними сколько вздумается, энергии почти не понадобится, потому что они будут под боком.
Яшка посмотрел на нее мокрыми злыми глазами:
— Скажете тоже… Все равно ни один из них не будет Вильсон…
— В конце концов это невыносимо! Дался он тебе… — не выдержала другая тетушка.
— Не надо, — строго сказал Большой Белый шар. — Мы и так обо всем договорились. Не правда ли, малыш?
— Да… — прошептал Яшка. Он понимал мысли Большого Белого шара: тот знал, что Белый шарик после Возрастания неизбежнозабудет своего друга Вильсона. И сам Яшка это знал.
Пряча последнюю надежду, он попросил нерешительно, негромко, не похоже на прежнего ершистого Яшку:
— А можно мне туда еще один раз? Последний…
— Ни в коем случае! — вскинулись Желтые тетушки.
Но Большой Белый шар отозвался добродушно и понимающе:
— Последний раз можно. Попрощаться… Только дай слово, что ненадолго.
— А может быть, и тебе стать звездой? — неуверенно сказал Яшка. — Мы бы тогда смогли вместе. Всегда… — Это и была его последняя надежда.
Слабенькая надежда. Потому что ничего же не было рассчитано… Допустим, сумеет Яшка вывести Стасика в пространство, помчится с ним, обгоняя свет, столкнет его с летящей навстречу крупинкой вещества. А дальше? Могут ли земные мальчики вспыхивать, как звезды?..
«Да, но я же уверен, что получится, — сказал себе Яшка. — Лишь бы Вильсон согласился рискнуть. Это страшно, но только на один миг…»
Однако Стасик ничего не сказал о риске, о страхе. Даже не спросил, какэто все будет. Он выразился коротко и просто:
— Ты что, спятил? А мама как без меня? А Катька?
Вот и все… Можно, конечно, было объяснить, что маму и Катьку он забудет, когда станет звездой. Но Яшка понимал, как посмотрит Вильсон в ответ и что скажет.
И значит, ни к чему дальнейший разговор. Все остальное было сказано еще раньше: и о Возрастании, и о том, почему он, Яшка, больше не может здесь появляться. И даже — горько и честно — о том, что, скорее всего, Белый шарик не сможет вспоминать друга Вильсона, когда станет большим шаром.
Они сидели на топчане в своем фанерно-сетчатом домике, и рябина царапала веткой промасленную бумагу окна, потому что дул ветер. Была последняя неделя августа, время с жарой и грозами кончилось. Из-за реки бежали быстрые облака — с желтыми краями, но пасмурно-серые. Зябкие предвестники осени.
— Я же не виноват, — прошептал Яшка. — Если такая… природа. Раз я шарик…
Он вдруг наклонился и заплакал — не Белый шарик, а пока еще просто мальчик Яшка. Слезы, крупные, как стеклянные бусины, посыпались со щек и подбородка. На выгоревших белесых штанах они расплывались пятнами, а на темных («как у арапа») коленках размывали пыль.
— Ну, чего ты… Не реви, — скомканно сказал Стасик. — Все равно это должно было случиться. Я знал.
Он понимал теперь, что и в самом деле знал это. Боязливая догадка, что счастье не вечно, что когда-то может наступить разлука, появлялась у него и раньше. Но в радостные дни, среди игр и веселья такие мысли прогонять было легко. А по ночам, в домике, когда вели теплым шепотом разговоры про звездную и человеческую жизнь, казалось невероятным, что Яшка (который вот он, рядом, лохматый, костлявый, пахнущий береговой полынью и речным песком, настоящий!) может куда-то деваться…
Яшка — Белый шарик — потратил немалую порцию звездной энергии, чтобы остановить плач. Остановил. Но унять слезы — не значит унять печаль.
— Тебе легче, раз ты знал. А я не думал, что все вот так… Свалилось как-то…
— Ну, ничего, не горюй… — через силу проговорил Стасик. Он боялся, что Яшка разревется опять. Тогда и сам он… А какой смысл в слезах, если расставание все равно неизбежно?
Горькую науку переживать несчастья земные мальчики изучают рано и знают ее, видимо, лучше, чем звезды…
Теперь ожидание разлуки уже тяготило обоих.
— Прямо сейчас уходишь? — неловко спросил Стасик.
Яшка рывком встал.
— Надо. Я честное слово дал.
Они вышли из домика на двор. Яшка насупленно умылся у рукомойника. Неуверенно спросил:
— Проводишь до берега?
— Пошли, — отозвался Стасик почти беззаботно.
Эта нотка нарочитой беззаботности словно задала тон их последней прогулке. Они пошли по Банному логу уже без всяких разговоров о прощании. Стасик насвистывал. Яшка снял сандалии и похлопывал ими по штанам. Приятно было идти босиком по гранитным теплым плитам, по щекочущей траве, по мягкой пыли тропинок. Даже когда острые камешки вдавливались в ступни, все равно приятно. Потому что все это последний раз — весь Банный лог с его поворотами, лесенками, канавами, мостиками, с шепотом листьев на рябинах и тополях, с косо выпирающими на дорогу домами, с неугомонными воробьями среди чердачных будок, узорных дымников, карнизов и водосточных труб. С этой вот серой кошкой, дремлющей на перевернутой лодке (погладить, что ли? нет, не надо…).
И с Вильсоном, Вильсоном, Вильсоном, который идет рядом!
Стасик шел и насвистывал. Спокойно так…
Ну и хорошо, что спокойно. Может, не так уж и нужен Стасику Яшка. Ежики пережил разлуку, Стасик тоже переживет. Заведет новых друзей. Он уже не тот, что зимой и весной. Смелее стал, решительней, крепче. Проживет и без Яшки.
