— Теперь остаётся зачитать перед стереокамерой отречение от власти, — сказал Гамов.
В глазах Маруцзяна засветилась надежда. Он всегда умел ловко находить неожиданные ходы в сложных ситуациях. Не подарит ли ему судьба и сейчас такую спасительную возможность?
— Мне нужно время обдумать текст отречения…
— Отречение уже написано. Вудворт, подайте его.
Вудворт вышел из-за второго стола, где сидел, и вручил Маруцзяну текст. Ненависть исказила маловыразительное лицо Маруцзяна.
— И вы, Джон, — сказал он горько. — Так умри же, Артур Маруцзян, величайший из лидеров славной партии максималистов!
— Никто не требует вашей смерти, — заметил Гамов. — Отречение от власти ещё не смерть.
— Говорю фигурально! — огрызнулся Маруцзян. — Я так полагался на его верность, столько добра ему делал. А он предаёт меня!
— Не предаю, а перехожу в стан тех, кто может стать спасителем нашей страны, которую вы довели до упадка и опустошения, — чопорно сказал Вудворт.
Маруцзян зло махнул на него рукой и погрузился в текст.
— Сильно, сильно! — сказал он, — но раз уж я объявил «да»… Теперь немного отдохнём и поедем на стерео.
— Стереооператоры уже здесь, — сказал Вудворт.
Если бы взглядом можно было жечь, то от взгляда, какой метнул в Вудворта Маруцзян, тот вспыхнул бы, как щепка, вымоченная в бензине.
Стереооператоры вкатили в зал свою аппаратуру. Маруцзян встал перед камерой. Пеано негромко сказал:
— И, пожалуйста, дядюшка, никаких иронических или трагических интонаций, неадекватных тексту ухмылок и прочего, на что вы были так искусны в своих речах. Не отягчайте своё дальнейшее существование, дядя!
Маруцзян не удостоил племянника ни репликой, ни взглядом. Он и без указаний со стороны понимал, что не стоит отягчать своё существование. И он внятным спокойным голосом известил страну, что ради активизации военных действий, ради наведения порядка в тылу, ради повышения жизненного уровня населения он решил сложить со своих усталых плеч верховную власть и вручить её более молодому, более энергичному, более удачливому вождю. Отныне главой правительства он объявляет беспартийного полковника Алексея Гамова.
Стереооператоры перевели камеру с Маруцзяна на Гамова. Если кто-нибудь из нас и ожидал, что Гамов произнесёт первую их тех ярких речей, какими он впоследствии часто полонил слушателей, то он ошибся. Гамов сухо и кратко информировал страну, что власть принял, что будет срочно изучать обстановку и после этого объявит состав своего правительства и программу действий.
Я приказал увести Маруцзяна и его министров. Когда мимо меня проплелся — его поддерживал под руку всё тот же Варелла — пошатывающийся маршал, я услышал его горестное бормотание:
— Я же дал указание, чтобы получилось… Почему не получилось?..
Мне показалось, что маршал совсем спятил со своего не очень обширного умишки. Будущее показало, что ошибся.
Ко мне подошёл Гамов. Он вовсе не выглядел радостным. После удачного захвата власти новые правители, так мне представлялось, должны демонстрировать если не ликование, то удовлетворение. Возможно, впрочем, что Гамов уже был всеми мыслями в трудном будущем.
— Эс швиндельт, — сказал он непонятно и пояснил: — Голова кружится! Такой скачок в неизвестное! — Он протянул мне руку. — Спасибо, Семипалов! Не знаю, что вышло бы из нашего заговора, если бы не вы!
Я принял благодарность как должное. Захват власти был разыгран по моему сценарию.
Часть вторая
Священный террор
Правительства ещё не было, а правительственная работа шла. В захваченном нами дворце толпились вызванные. К группке, составившей правительственное ядро, присоединялись новые люди — мы становились из головы телом, на теле удлинялись и крепли руки, руки охватывали всю страну.
— Гамов, — сказал я однажды вечером, когда в нашей комнате осталась лишь «шестёрка узурпаторов», как кинул нам Маруцзян, уходя под арест. — Гамов, я устал командовать людьми без ясной программы действий. Мы не карета скорой помощи, чтобы судорожно кидаться на затычку всяких щелей и провалов, а пока только это и делаем. Хочу определить саму философию нашей власти.
Гамов ответил:
— О философии помолчу, она появится из анализа нашего дела, а дела лишь разворачиваются. И цели ещё призрачны. Поговорим о программе практических действий.
— Хорошо, пусть будет программа.
Я распахнул окно. В комнату ворвался ветер, гардины затрепыхались, закачалась люстра. Тёмное небо рассекла молния с сотнями отростков, почти синяя от сгущения электричества. Над столицей разыгрывалась битва стихий. Она началась неделю назад, когда стерео разнесло по всей планете известие о смене правительства, и с того дня не прекращалась. Кортезы и родеры бросили на нас миллиарды чудов воды: испытывали на стойкость новое правительство. Улицы столицы превращались в бушующие реки, подвалы затапливались. Лишь сегодня военным метеорологам удалось отшибить ошалелые дожди на сотню лиг от Адана, но туч они не отогнали — над столицей гремела сухая буря.
Подошёл Пеано и тоже с наслаждением вдохнул свежий воздух.
— Друзья, возвращайтесь на свои места, — сказал Гамов. — Изложу первоочередную программу. В ней семь пунктов. Первый — война.
Противник силён, а война идёт плохо, сказал далее Гамов. Наши недостатки: много солдат в плену; не хватает вооружения и боеприпасов; в командовании мало талантов, многие генералы — ни к чёрту! Предлагаю такой выход. Маршал Комлин командовал неудачно, но одно сделал отлично: заполнил резервные склады оружием и боеприпасами на три года войны. Эти запасы полностью направим в армию и не только остановим наступление врага, но и погоним его обратно. Он ведь не предвидит столь отчаянного удара.
— Воистину отчаянный удар! — сказал я. — Но так ли уж отчаянно наше положение? А если израсходуем все запасы, а противник оправится от ошеломления и снова погонит нас? Резервов у него больше.
— Согласен: на резервах можно выиграть одно сражение, но проиграть всю войну. Надо срочно увеличить военное производство раза в полтора.
Вероятно, из всех семи пунктов программы Гамова, этот — столь радикальное повышение производства — вызывал всего больше сомнений. Гамов опровергал все возражения. В промышленности большие резервы. Рабочий может трудиться интенсивней. Вопрос — как принудить его работать лучше?
— Патриотическими воззваниями, как делал мой дядюшка? Или военным принуждением? — иронически поинтересовался Пеано.
— Есть и третий способ. В резервных складах бездна товаров. И не тех, что в магазинах, а почти позабытых в быту. Вот эти первоклассные товары мы выбросим на дневной свет. Но будем продавать их только тем, кто перевыполняет нормы. Чем не стимул к быстрому росту продукции?
— Специальные карточки для выдающихся рабочих?
— Не карточки, а деньги, Пеано. Новые деньги — золото! Мне доложили, что запасы золота в стране — пять тысяч чудов. И что это золото тратилось на подачки союзникам за болтовню о солидарности с нами. Так вот, мы создаём новую золотую валюту. А на золото покупай самые редкие товары, о которых вчера и мечтать не смел!
Вудворту финансовые проекты Гамова говорили больше, чем нам, ни разу не державшим золотой монетки.
— Гамов, вы недооцениваете человеческую психологию. На золото кинутся горячей, чем на колбасу и масло, шёлк и шерсть. Золото будут прятать, а не тратить на дорогие товары.
— Тем лучше! Пусть золото прячут. Ведь его получат лишь за крутое повышение продукции. А чего нам ещё нужно? Плевать нам на мёртвое золото в подвалах банка! Но при переходе из банка в частные квартиры золото произведёт дополнительное оружие, дополнительное армейское снаряжение, дополнительные машины, шерсть, зерно, мясо!.. Вот что сделает мёртвое ныне золото, на время ожив.
— В тылу родеров вы оценили каждый военный подвиг в деньгах, — продолжал Вудворт. — И это повысило дух солдат. Не пора ли превратить сражения из чистого акта доблести и геройства ещё и в акт обогащения? Тысячи парней скрываются от призыва, идут в бандиты. Риск потерять жизнь у солдата и бандита одинаков. Но солдат при удаче только сохраняет свою жизнь, а бандит ещё и обогащается. Разница!
— Согласен с Вудвортом, — сказал Гамов. — Временный ценник подвигов превратим в постоянный. И будем оплачивать военные подвиги золотом. Война станет из неизбежной ещё и экономически заманчивой для всех, кто в ней участвует.
— Война отныне — коммерческое предприятие, — сказал я. — Нечто вроде промышленного товарищества солдат и командиров по производству подвигов. Не принимайте шутку за возражение. Возражений не имею.
— Дальше — наши союзники, — говорил Гамов. — Надо отказаться от всех союзов. Отдавая богатства собственному народу, мы усиливаемся, а бездарно тратя его на речи союзников, лишь ослабляем себя.
