На спине зверя ощетинился игольчатый гребень. Узкие глаза подернулись пленкой, двупалые лапы судорожно прижались к животу. Кусок подковы встал саламандрику поперек горла – в прямом и переносном смысле. Зверь издыхал; совладав с эмоциями, Сале обмотала руки тряпками и ловко, как бывалый мясник, принялась свежевать тушку. К'Рамоль заинтересовался шкурой; оставив его и Сале разделывать саламандрика, я взял Хостика за рукав и оттащил от костра подальше.
Он не смотрел мне в глаза.
– Хоста… нельзя всю жизнь помнить зло. Особенно в походе. Особенно на пути за Рубеж… Я тебя не держу.
Он посмотрел на меня с горьким упреком.
– …и не гоню, – добавил я быстро. – Но мы на серьезное дело идем. Я в тебе уверен. И в Раме. И ты будь, пожалуйста, во мне уверен, а иначе…
Он молчал.
– Хоста, – я переменил тон. – Ты этих… Приживников когда-нибудь своими глазами видел? Или только россказни?
– Своими глазами не видел, – сказал он после паузы. И добавил беззвучно: – Незачем мне…
У костра балагурил к'Рамоль – ему пришлись по нраву свежие саламандричьи окорочка. Как там говорила Сале – «голод утоляет на сутки, сил прибавляет, ну и мужское естество взбадривает, конечно…».
Приятного аппетита, дружочек Рам.
Только не объешься.
Росистым утром мы растолкали сонного паромщика и перебрались через медленную, в ошметках тумана реку. Левый берег ее был полной противоположностью правому – суровые каменистые холмы, никаких лесов, чахлые деревца жались друг к другу, будто солдаты отступающей армии, отбившиеся от своих и окруженные врагами.
– Рубеж близко, – сказала Сале, ни к кому конкретно не обращаясь.
Никто и не ответил.
На нашем пути лежал длинный овраг с крутыми склонами, живописный, разукрашенный всеми видами степной флоры, прямо-таки звенящий полчищами цикад. Войдя в овраг, мы уподобились бы потоку в жестком русле или колесу в глубокой колее – только вперед либо назад, и ни шагу в сторону. Дорога же по кромке оврага осыпалась, и путник, отправившийся поверху, так и так оказался бы внизу – но со сломанной шеей.
– Поехали, – я свернул в овраг. Сале помрачнела лицом, но ничего не сказала. Хостик и к'Рамоль привычно пристроились сзади.
Очень долго ничего не происходило. Над нашими головами лаковой полоской лежало полуденное небо, каменистые склоны уходили круто вверх – овраг боролся за право называться ущельем. Над порослями диких цветов вились бабочки всех семейств, всех отрядов, я в жизни не поверил бы, что такое возможно. Прежний-я, различавший оттенки цветов, умер бы на месте от восторга, прыгнул бы в траву с сачком наперевес, кинулся, не боясь расцарапать голые ноги…
Спина моя ссутулилась под грузом боевого железа.
О чем я сожалею?! О каком-то сопляке… Эдак любой взрослый может лицемерно вздыхать о ребенке, которым был когда-то – пацан-де и чище был, и светлее челом, и талантливее, и благороднее… Да, Шакал?!
«Нет, – ответил тот, кого я по привычке звал Шакалом. – Ты – всего лишь железный болван с навыками рукопашного боя. А тот, в коротких штанишках – тот был подарком этому миру, чудом, такие, как он, не в каждом поколении рождаются, и если бы тот бедный мальчик дожил до совершеннолетия – кто знает, каким был бы сегодня этот мир…»
– Он все равно не дожил бы, – пробормотал я вслух.
«Да, – сказал Шакал, – но ведь как неприятно быть живой могилой!»
– Стой! – звонко крикнула Сале и натянула поводья, и почти одновременно вскинул руку Хостик.
Тишина – если можно назвать тишиной исступленный хор цикад. Змеиное тело, струящееся в траве, спешащее уйти подальше с нашей дороги…
– Что, Сале?
Женщина напряженно смотрела вперед, туда, куда уводила едва заметная среди камней дорога.
– Хоста, ты что-то чуешь?
– За поворотом, – сказала женщина очень спокойно, и спокойствие было искусственным. – Штук двадцать… засада.
Хостик невозмутимо вытащил стилет. Я вздохнул сквозь зубы:
– Рутина… рутина, Сале. Не беспокойся.
В следующую секунду те, кто нас поджидал, вышли из-за поворота.
Да, Рубеж близко. Никогда прежде мне не приходилось видеть таких тварей, даже в сравнении с карликовыми крунгами они представлялись экзотикой.
Больше всего они походили на железных ежей, вставших на задние лапы. На очень больших ежей – посмотрел бы я на крунга, пожелавшего изготовить шипастый шар из шкуры такого вот ежика. Головы существ сливались с туловищем, морды казались не то чтобы человеческими – кукольными, причем вместо глаз мерцали различимые черные бусинки. Спины и затылки были покрыты сплошной порослью иголок, каждая сошла бы за хороший клинок.
– Приехали, – меланхолически пробормотал к'Рамоль.
Ежей было очень много. Сале не ошиблась.
Я подумал и спешился. По всей видимости, единственным незащищенным местом у противника является живот – а бить сверху по шипастым головам представляется малоэффективным.
– Хоста.
Он и так все знал. Стоял за моим плечом, как, говорят, стоит Смерть. Бить буду на поражение – Хостик должен поспевать, чтобы ни один из бедных ежиков не ушел в мир иной от моей руки. Только от Хостиной.
– Пропустите нас, – я, кажется, даже улыбнулся. – Видите ли, согласно давнему княжескому указу все дороги считаются общественными, поселяне обязаны пропускать путников через свою территорию, а если они отказываются – то не поселянами их следует считать, а дикими племенами, и обходиться соответственно… Я понятно говорю?
Болтая, я наблюдал за маневрами ежей. И ситуация казалась мне все менее определенной – мой клинок был ненамного длиннее их иголок, а у парочки особей, пожалуй, иглы были совсем как мой меч.
У ежей иголки – оружие обороны. А как у этих?..
Будто отвечая на мой вопрос, молоденький горячий ежик, стоявший на левом фланге, попытался достать отступающего к'Рамоля. Прыгнул вперед, крутнулся волчком; иглы веером рассекли воздух, лошадь Рама взвилась на дыбы, на лице всадника обозначилась паника:
– Рио!
Из к'Рамоля такой же боец, как из меня лекарь. А ведь еще и Сале…
Молоденький ежик едва устоял – инерция взметнувшейся железной шубы чуть не снесла его с ног. Прочие будут покрепче – вон у ежа-предводителя ножки как пни, такого и таран не снесет!
Один на один этот предводитель – не противник мне. Но до чего их много, перегородили собой ущелье, от железного лязга уши закладывает…
