Ознакомительная версия.
Кроме того, добавила она быстро, только что раскрыта секта сатанистов на севере Юты, совершавшая человеческие жертвоприношения. В течение только последнего года они принесли в жертву семьсот человек, из них триста младенцев. При попытке ареста члены секты оказали сопротивление, которое удалось подавить только при помощи танков. Погибло сорок два полицейских и двенадцать бойцов спецназначения…
Окунев смотрел брезгливо, а когда заговорил, Каганов убавил звук до минимума, хотя Новодворский и бросил на него недовольный взгляд.
– Ну и что? – сказал Окунев. – Кого этим удивишь? Идет война. Что вылупили зенки? Вы что же, всерьез считаете, что новая мировая будет наподобие старых? С фронтами, окопами и штыковыми атаками на противника? Ну вы и дикари, дикари… Вокруг костров с бубнами не пляшете? Странно… Кончилась эпоха, когда противник обозначен на штабной карте. Сейчас ни одна страна не воюет, а воюют разные, как их называем, экстремисты. Потому и гремят взрывы, люди в масках захватывают самолеты, автобусы с пассажирами, на фугасах взрываются бронетранспортеры и сверхтяжелые танки, группы неизвестных захватывают стадионы, театры с массами народу, а самолеты с заложниками… ну, вы знаете, что с ними делают. И знаете, что с тех двух башен в Нью-Йорке только началось…
– Террористы рано или поздно будут пойманы все, – возразил Новодворский. – Об этом твердо и недвусмысленно заявил сам президент самих Соединенных Штатов!
Громов отмахнулся:
– Да бросьте чушить. Нет террористов! Просто вот нет – и все. Идет война. Это война теперь такая, еще не поняли? Вторая мировая не похожа на Первую, третья на Вторую, а сейчас, как говорит наш Павлов, началась четвертая… Я не стебусь, мне, как военному министру, в этой непонятной войне хуже всего и горько, как будто наелся хрену с редькой. Мы, военные всех стран, готовились к войне с противником, который… обозначен, я не нахожу другого слова. Но не с ребятами с черными или белыми платками на мордах, которые быстренько снимают их в ближайшем переулке, выходят и улыбаются, сочувствуют, а сами присматриваются, кто уцелел после их налета, как ударить в следующий раз точнее и больнее. У меня под рукой огромный ядерный потенциал, все живое на планете разнесу, смету, испепелю сорок раз, у меня атомных подводных лодок столько, что рыбе в морях тесно, а когда подниму все атомные бомбардировщики, закрою небо, и наступит ночь… ну и что мне со всем этим вооружением делать?
Он развел руками, рассерженный и придавленный донельзя. Новодворский улыбался победно, Сигуранцев сочувствующе хмурился, снова противник опередил, снова он впереди, воюет по правилам, которые придумал сам, а мы все еще изучаем стратегию, которой пользовался Ганнибал при Каннах…
– Одно утешение, – прорычал Громов, – что и за океаном такие же лохи! Накапливают крылатые ракеты с ядерными боеголовками, в то время как противник взрывает их школы, театры, супермаркеты. Но из-за этого противника, который незрим, никому нельзя доверять! Ни-ко-му.
– Даже себе, – поддакнул Новодворский. – А ведь только пукнуть хотел, верно?
Громов оглядел его исподлобья, буркнул:
– Тоже мне защитник Родины! В окопах не был, а разговаривает. Наверное, хотите духом окрепнуть в борьбе? Нишкните, демократ… Хотите, дам «Курс молодого бойца», чтоб изучили на досуге? О выполнении доложите, бить не буду. Если с первого раза не получится, значит, парашютный спорт не для вас. Если не получится и во второй, значит, привидение из вас тоже хреновое. Я ж знаю, что в России по-прежнему две проблемы: дороги и демократы.
– Да ладно вам! А что Сигуранцев, как он насчет этого защитничества Родины? У него свои методы, верно?
Громов отмахнулся:
– Он сказал что-то насчет кондоминиума, но я не понял. Кстати, что это такое?
– Не знаю точно, но спросите у Окунева. Он всегда покупает в аптеке самого маленького размера.
– Ну да – навеки врагом станет. Что ума мало – не обидится, а вот… гм… Я вообще-то храбер, как подлинный гегемон духа, но не рискну, не рискну.
– Жаль, – сказал Новодворский. – В вас погибает агитатор, горлан и главарь. Хоть сейчас и не время для броневиков на Финском вокзале, но кто знает?
– А когда вы, – отпарировал Громов, – восклицаете насчет террористов, у которых нет национальности, у меня прям мороз по шкуре и в других разных местах от восторга! А когда про наступление на свободу слова в России, то вы прямо Цицерон, обличающий Клеопатру в распутстве! Вы прям Андрей Савельич Цимельман, защитник православия!
Новодворский спросил с укоризной:
– Как вы можете такое?
– Свинья он был, – сказал Громов раздраженно. – Редкостная свинья!
Новодворский чуть улыбнулся, показывая, что да, министр обороны хоть и груб, но прав, однако сказал нравоучительно:
– Ах, Лев Николаевич!.. Дэ мортуис аут бене аут нихиль, как говорили в древности, что значит: о мертвых либо хорошо, либо ничего. А ведь Цимельман умер…
– Все равно свинья, – сказал Громов упрямо. – Только дохлая.
По губам Новодворского скользнула улыбка, Шандырин опустил глаза, соглашаясь, Каганов и Убийло смотрели прямо перед собой, ни один глазом не повел, но я чувствовал, что каждый из них сказал про себя: да, свинья этот Цимельман, редкостная свинья. Громов прав, хоть и груб, как всякий солдафон, но Цимельман все-таки свинья.
Они посмотрели на меня, я кивнул:
– Да, вы правы, нехорошо так о мертвом…
Новодворский самодовольно улыбнулся, а я подумал с тоскливой злостью, что снова язык мой произносит не то, что думаю, снова этот разлад между словом и делом, мыслью и поступком. Это в конце концов разрушило и строительство египетской пирамиды коммунизма, и сейчас рушит наши души, вгоняет в депрессию. Почему лицемерим? Почему не перестать лицемерить? Ведь постоянно перемываем кости не только Чингисхану, Сталину или Гитлеру, но вслух говорим, что, дескать, о мертвых либо хорошо, либо ничего! Мы – посмешище для наших детей. Они эту фальшь видят и, если мы сами не успеем сделать выводы и попытаемся вести себя сообразно здравому смыслу, а не этому de mortuis aut bene aut nihil, придуманному в Древнем Риме для каких-то своих римских целей, то дети сами попробуют построить новый мир, в котором нам места уже не отыщется.
Хуже того, это видят и наши избиратели. И перестают доверять нам тоже. Говорят безнадежно: и эти тоже…
Часа четыре делили бюджетную прибавку, никто не ушел ни курить, ни обедать, перекраивали, находили новые дыры, спохватывались и отбирали частичку у тех, кому слишком много дали, а обиженные поднимали крик, в ход шли цифры и диаграммы.
Наконец Забайкалец сказал с облегчением:
Ознакомительная версия.
