Если искать сравнение, то лучшего, пожалуй, не найти: Хальтштадт — это муравейник, каждый житель которого идеально знает свою роль и не помышляет ни о чем другом, как только о том, чтобы сделать свое дело возможно лучше: неважно — арифмомейстер или садист, Охотник или ээсовец, рядовая Батальона любви или Начальник Охраны Тайны.
Опасностей две. Первая: человеческая психика таит множество сюрпризов. И не исключено, что время от времени могут возникать некоторые эксцессы, простительные в Пространстве-1 и абсолютно неприемлемые в ювелирно специализированном Хальт-обществе. Даже единичные проявления пессимизма, недовольства, непослушания и случаи нарушения (пусть даже мелкого) дисциплины чрезвычайно опасны. Ибо достаточно малой песчинки, чтобы вывести из строя точнейший механизм.
Вторая и не меньшая опасность: население Хальтштадта может обеспечить поддержание определенного жизненного уровня и дисциплины в городе, решение повседневных задач в действующих системах и службах. Этого было бы достаточно, если бы создание Хальтштадта было конечной целью. Но Хальтштадт-это только ступень, трамплин для достижения цели. Для достижения же ее необходимо обеспечить насыщение энергией накопителей ТВ и создание необходимой в будущем техники. С помощью населения Хальтштадта сделать это невозможно: каждый специализирован для выполнения определенной и узкой задачи. Поэтому и пришлось прибегнуть к другому способу привлечения рабочей силы для энергозаводов и строительства нужного количества техники (панцертанки, подлодки, стрелковое оружие и всевозможная аппаратура). Обеспечение этих объектов рабочей силой возложено на Охотников и Управление Набора Рук.
Здесь и таится опасность номер два. Возможные отклонения от Хальт-нормы относительно легко выявляемы. Но привлеченные к работам люди из Пространства-1 — это инородное тело, это грозная инфекция, которую приходится вынужденно допускать в свой мир. Но пока микробы сидят в пробирке — они не опасны. Так вот — жесточайший карантин, в тысячу раз более жесткий, чем чумной, — это закон No 1 Хальтштадта. И так будет до тех пор, пока не наступит срок исполнения великого дела и надобность держать микробы в пробирке вообще не исчезнет…
Дон Эдуардо почувствовал, что устал. И, откладывая в сторону записки, потянулся, зевнул и подумал: «А головастый все-таки был этот дядюшка…»
Минуло всего три недели. Но вряд ли кто-нибудь из прежних сослуживцев по маклерской конторе Бантке и К0 узнал бы своего недавнего коллегу в человеке, сидящем за широким столом черного дерева в кресле с высокой резной спинкой на манер трона. Куртису эта мысль не единожды приходила в голову, каждый раз опаляя радостью до щекотки в ушах.
Но несколько последних дней он все чаще ощущал какое-то подспудное недовольство. Казалось бы, чего еще? Ешь-пей вволю, хочешь — молчи, хочешь приказывай, лежи или стой на голове, казни, кого захочешь, или милуй. Власть, которая не могла и присниться маклеру Куртису еще какой-нибудь месяц назад, пьянила дона Эдуардо веселее шампанского, которого, он, кстати, положил себе за правило выпивать по бутылке с утра. И все-таки чего-то ему не хватало…
Распорядок он, как человек в высшей степени аккуратный и сознающий свою высокую ответственность перед самим собой, установил четкий и неизменный. Надо сказать, трудился он в поте лица — и за себя, и за Штеркопля: выслушивал доклады Служб, отдавал приказы, учинял разносы, обдумывал, что бы придумать еще, копался в памяти информария. Работал, чувствуя себя настоящим, единственным Хозяином.
На третью или четвертую ночь приснился ему сон: сильно зачесалось между лопатками — он, не просыпаясь, поерзал спиной, и тут вдруг послышался легкий треск — кожа на спине небольно лопнула вдоль и расползлась, как будто кто-то вдруг быстрым движением рванул вдоль хребта застежку-молнию. Куртис, почему-то вовсе этому не удивясь, выпростался из легко, как чехол, свалившейся с него собственной кожи, вылез из нее — свеженький, новенький, в сверкающем пуговицами и галунами мундире. И только тут, проснувшись, ощупал себя — кожа как кожа, никаких застежек ни на груди, ни между лопатками. И хотел, было обидеться на странный и глупый сон, но тут вдруг подумал: «Погоди, а мундира-то у меня нет. А должен быть, поскольку Хозяин и властелин!» И, не долго думая, хоть было уже за полночь, нажал первую попавшуюся кнопку вызова. Оказалось — САД: на экране всплыло форменное лицо дежурного садиста. «А, какая разница!» — решил дон Эдуардо. Садист не успел открыть рот, как он рявкнул голосом Штеркопля:
— Хозяину нужен мундир. К утру.
И отключился, успев краем глаза заметить некоторую растерянность на форменной физиономии дежурного.
Наутро пневмопочта выбросила в приемник серый пакет с надписью наискосок «Хозяину. Лично».
Когда бумага треснула и расползлась под нетерпеливыми пальцами Куртиса, вспомнился ему недавний сон. «Сон в руку»,-довольно ухмыльнулся он, стряхивая с новенького мундира последние клочья обертки. Мундир был что надо -в этом он убедился тут же, натянув его и крутнувшись перед зеркалом в туалете. Сверкающие, в три ряда, пуговицы с пятак величиной, галуны, на правом плече пышный золотой эполет — из зеркала на него глядел он — тот — из собственного сна.
И все-таки чего-то не хватало…
Конечно, Куртис в конце концов докопался бы до причины своего странного настроения, но случилось так, что догадка явилась в совершенно неожиданный момент.
Перечитывая очередную сводку Службы заводов, он обратил внимание на пункт: расход фенола повысился здесь на семь тонн против расчетного. Куртис не знал, для чего используется на заводах фенол, но такой резкий перерасход показался ему явно подозрительным. И тут его осенило: пьют, сволочи!
Дальше дон Эдуардо действовал с отработанной до автоматизма за многие годы четкостью:
он придвинул настольную лампу так, что ровный круг света лег пятном посреди стола, достал лист бумаги, попробовал иа ногте перо и тут, наконец, понял, что угнетало его в последние дни: за многими заботами он совсем запустил дело, которому отдавал все вечера в последние двадцать лет, — за три недели он не написал ни одной анонимки… Стоило дону Эдуардо понять это настроение его поползло вверх, как столбик термометра, к которому поднесли горящую спичку…
Он поставил точку, перечел еще раз написанное, и сунул листок в приемную щель кабинетного ретрадуктора. Через полминуты печатающее устройство выплюнуло листок с переведенным на немецкий язык текстом. Куртис взял чистый лист и стал переписывать. Получалось коряво, что особенно порадовало его. Изготовив два экземпляра, один он адресовал самому себе, и тут же положил в папку «Для принятия мер». Второй, тщательно заклеив в конверт, отправил пневмопочтой самому Начальнику Охраны Тайны Мехельмердеру.
