Максатову на первых порах пришлось сдерживать нетерпеливого ученика.
«Знаете, Аркадий Павлович, — говорил он, — в таких серьезных вещах нельзя быть поспешным».
«Я жду возражений», — парировал Ильин.
«Они будут, не сомневайтесь. Но сейчас я хочу сказать о другом. Убедительные выводы, которые я слышу от вас, дают основание предполагать, что вы находитесь где-то очень близко от истоков великой тайны природы, на грани между наукой и фантастикой. Близко, но не рядом. Все это, конечно, страшно любопытно, и я с удовольствием помогу вам и советом и возражениями. Истина рождается в споре. Продолжайте свои опыты, ищите, действуйте смело, но, ради бога, не увлекайтесь гипотезами, не отходите от фактов и не спешите с выводами».
Максатов находился тогда рядом с ним. Он приходил к Ильину в минуты радостных находок, поддерживал в часы отчаяния и давал дельные советы.
В налаженной лаборатории института истина, казалось, была совсем рядом. Еще миг — и он схватит ее. Ильин сделал серию очень сложных опытов, ему помогали способные физики и химики. Дело двигалось вперед — он получил массу интересных обнадеживающих фактов. Опыты продолжались долгие месяцы. Один эксперимент сменялся другим, еще более сложным, чтобы уступить дорогу третьему, четвертому, двадцатому… Наконец биолог получил препарат, сделал опыт на животном. Морская свинка позеленела. Это была победа. Максатов именно так оценил опыт Ильина. Но потом свинка потеряла благоприобретенные качества.
«Не отчаивайтесь, Аркадий Павлович, — успокаивал Максатов. — Вы на верном пути. Попробуем вот так…»
Они начинали ход рассуждений сызнова и проводили за опытами длинные недели и месяцы.
Какая-то неуловимая помеха мешала дойти до конца. Молодой ученый не раз в сердцах бросал работу, уходил ночью в степь и бродил по темной равнине за институтским садом, обдумывая всевозможные варианты, так и этак анализируя свою работу. Скоро он опять приблизился к старым опытам Тимирязева, где и удалось найти еще одну разгадку. Теперь уже свинка не теряла новых качеств длительное время. Но через три недели она снова стала есть. Хлорофилл в тканях кожи перестал кормить ее.
Перед самой эвакуацией институт должен был получить несколько новых аппаратов. Дальнейшие события, о которых нам уже известно, помешали Ильину. КСГ[ери-мент остался незавершенным.
В лаборатории фон Ботцки были такие аппараты. Ильин едва сдерживал себя, чтобы не испытать их, не попробовать. Но он тогда ни на минуту не забывал, что малейший шаг вперед мог открыть его тайну. Он вытерпел, устоял.
Сейчас он снова сидит перед новейшей аппаратурой. Кто помешает ему проверить себя? Рядом ведь только Маша. Утром, когда придет Фихтер (а может, и не придет), можно расстроить схему, запутать ее, а вечером наладить и продолжать эксперимент. Время… Оно так дорого!
Фихтера, конечно, нельзя было провести. Когда он пришел и посмотрел на смонтированное оборудование, ему стало ясно, что беглец из лагеря занят далеко не пустяками и не школьными опытами. Чем же в таком случае, позвольте узнать? Директор забеспокоился. Если он предоставил людям убежище из самых гуманных побуждений, то это вовсе не значит, что они могут организовывать под его крылышком какую-то тайную лабораторию.
— В чем дело? — строго спросил он Ильина. — Я вижу, что тут не ученические опыты.
Аркадий Павлович смутился. Но быстро нашелся. Он сказал:
— До войны я занимался изысканиями в области пищевых белков. Ваша аппаратура очень похожа. Я не удержался. Осахаривание клетчатки…
— Зачем вам это?
— Я все забыл, герр профессор. Я не хочу терять время и профессию. Если вы позволите…
Фихтер задумался. Объяснение в общем-то его устраивало. Опыты с осахариванием древесины ему известны. Как же поступить? Фихтер знал, что его подопечный пробудет здесь недели две-три, не меньше. Не выгонять же больного! Да и охрана… А что, если он предложит ему свою работу?
Он сказал:
— Уж если вам не терпится поработать, я мог бы вам предложить. Займитесь антибиотиками. Исходный материал я вам представлю. Для заповедника с дикими животными это очень важная тема.
— Согласен, профессор. Что угодно! Вы только покажите мне…
— Ну конечно. Вам с фрейлейн Марией придется пробыть здесь еще недели две-три. Куда вы пойдете зимой? Да еще с такой ногой.
Ильин проводил Фихтера до дверей и вернулся к Маше с сияющей улыбкой на лице.
— Ты понимаешь, он дает мне тему! Простенькие опыты. Значит, я смогу продолжать и свои.
— Не боишься?
— Его? Ничуть. За две-три недели я смогу сделать очень многое!
Фихтер принес схему опытов, исходные материалы и очень обстоятельно разъяснил Ильину, как проводить работу. Маша слушала директора с особенным вниманием.
— А когда вы подготовите антибиотики, я принесу несколько мелких животных, и вы испытаете на них.
Вечером Ильин снова уселся за приборы. Задание Фихтера стала делать Маша.
Через несколько дней биолог подошел к самому важному. Удастся ли ему с помощью сложнейших манипуляций выбить из молекулы гемоглобина атом железа и заменить его атомом магния, не нарушив при этом жизнеспособности сложнейшего вещества?
Первые три попытки не увенчались успехом. Гемоглобин разрушался, он не хотел воспринимать новое качество. Еще несколько ночей просидел Аркадий Павлович над приборами, испытывая разные катализаторы и среды. И снова неудача. Он пришел в отчаяние. Неужели все забыто? Или успех и талант изменили ему?
Он кусал губы от досады. Зачем же тогда все муки, все переживания? Зачем годы пыток и страха перед гибелью?
Маша не успокаивала его, на первый взгляд она казалась совсем безучастной.
Ильин с удивлением смотрел на нее:
— Тебя не волнует моя неудача?
Она спокойно ответила:
— Не узнаю тебя. Всегда такой упрямый, решительный… Неужели у тебя осталось так мало воли, Аркаша?
Он с досады махнул рукой и пошел, прихрамывая, к своему столу. Ну нет! Он еще никогда не сдавался перед трудностями, ты это увидишь, Маша!..
Поздно ночью он разбудил ее. Маша протерла глаза, увидела лицо Аркадия Павловича и сразу все поняла.
— Получилось?
— Красное стало зеленым. Гемоглобин принял новое качество. Наконец-то вышло!
Рассвет он встречал у окна.
Убраны аппараты и реактивы, до блеска натерты столы лаборатории, воздух в комнате проветрен, ничто не напоминает об упорном ночном бдении. Усталое лицо Ильина было взволнованно. Он стоял у окна и смотрел на лес.
Всходило зимнее солнце. Вековые дубы, ели и бук, густой серый орешник и мрачные высокие пихты, осыпанные снегом, наливались красноватым веселым светом. Снег на ветках заискрился, лес разом ожил. Еще выше поднялось солнце, еще веселей стал выглядеть лес: лучи плавились на бронзовых стволах сосен, пронзали густые заросли орешника. Снег осветился до самой земли и стал прозрачным, как слюда.
