— Ну что ты привязался?! — возмущенно сказало лицо. — Оклемался — и вали, не мешай добрым людям вкушать ночные сновидения…
— Так ты интеллигент! — сказал я. — Вот что, интеллигент из помойки! Вылезай, поговорим, иначе вкушать сновидения будешь на дне Серебрянки!
— Иди, Лесик, он злой, — сказала женщина.
— Дама права, — подтвердил я. — Злой и жестокий. Выходи, Лесик.
Десять минут спустя мы стояли у бордюра на приличном расстоянии друг от друга и глядели на воду. Дождь все шел. По воде метались блики фонарей.
Лесик был невысоким крепким мужичком, мне почему-то сразу захотелось назвать его Нафаней, наверное, за его схожесть с мультяшным персонажем. Одет в потерявшие естественный синий цвет джинсы, древние рваные «казаки» и нелепую, бывшую бежевой, куртку неопределенного фасона. Ему могло быть как сорок лет, так и шестьдесят; думаю, он сам уже не помнил, сколько точно. Он безропотно вернул мне автомат, наплечную кобуру с «Макаровым» и рюкзак, в котором остались медикаменты и две гранаты (еще один феномен — почему они не сдетонировали в машине?!) — все продукты они подчистили. «А часы?» — спросил я. Лесик с тоской плюскнул губами: вас притащили сюда уже без часов, честное благородное, это не он. Часы было жаль. Настоящие SEIKO, пусть даже они и не шли, но была надежда их починить.
— Как, ты говоришь, зовут тебя? — спросил я.
— Лесик.
— А по-нормальному?
— Леонид.
— Замечательно… Слушай, Леонид, как мне найти одного паренька, может, ты слышал краем уха… Имя у него странное — Человек Равновесия.
Он не удивился, не рассмеялся, не стал уточнять и не назвал меня двинутым. Он спросил — но опять же совсем не то, что я ожидал услышать:
— А тебе зачем?
— Поговорить.
Лесик повернул голову:
— Пожрать не хочешь? — не дожидаясь ответа, он пошел в глубь убежища, поближе к покатой спине моста, завозился у небольшого костровища. — Банка тушенки есть, — громко сказал он оттуда, — и голубцы… Водку, правда, допили еще вечером, не взыщи. Но хлеб остался. Сейчас разогрею.
Завозилась и села в тряпье женщина: грязная, всклокоченная, с заплывшим глазом, одетая в нечто похожее на видавший виды, сильно рваный кожаный плащ.
— Жрать будете?
— Хочешь жрать — иди готовь, — сказал Леонид, у которого к тому времени уютно потрескивал маленький костерок. — Нам с человеком кое-что обсудить нужно.
— Ничего не рассказывай бесплатно, только за деньги. — Она резво вскочила и подошла к костерку. — Информация нынче — ого-го…
— Молчи, дура, — беззлобно сказал Леонид, — погрей голубцы и тушенку.
И он вернулся ко мне.
— Как найти того, о ком ты спрашиваешь, знает только один человек. Харик.
— Это что, — удивился я, — имя?
— Да.
— У него… э-э… что-то с лицом?
— Почему? — искренне удивился Леонид.
— Ну… Харик… Это ведь производное от слова «харя»… Или нет?
Леонид каркающе расхохотался.
— Ты слышала, мать?! Уморил! Молодец… Харик — это Харон. Слыхал про такого?
У меня по спине пробежал холодок.
— Если не ошибаюсь, был такой лодочник в царстве Аида у древних греков, в их мифах. О нем речь?
— «Суровый старый Харон, перевозчик душ умерших, не повезет через мрачные воды Ахеронта ни одну душу обратно, туда, где светит ярко солнце жизни», — процитировал Леонид негромко. Я подумал, что он сделал это идеально по какому-нибудь античному тексту.[4]
— Ну хорошо, — сказал я, — пусть Харон или Харик… Начнем с него. Как мне его разыскать?
— А вот эта информация, — сказал Леонид и хихикнул, — действительно стоит денег.
— Жрать идите! — позвала женщина. — У меня все готово.
Мной овладела странная и тяжелая абсолютная апатия, если не сказать — отупение. Не хотелось разговаривать, думать, двигаться; я часами лежал под мостом, завернувшись в отвратительно вонючее тряпье, к запаху которого притерпелся, и глядел в широкий и неровный каменный свод. Спать почти не мог, а когда ненадолго забывался, перед глазами с потрясающей четкостью вставали картины боя, окровавленный Кулема с раздробленными ногами или Лева, умирающий на моих руках. С криком, или хуже того — воем, я просыпался.
Хозяева моего странного убежища старались подкармливать меня и по-своему даже выхаживали: совали то стакан водки, то сигареты; один раз маленькая дама по имени Аделаида, или Ада («Вот вредная сука! — ворчал на нее Лесик. — У нее и имя-то: Ад, только женского рода!») предложила: «Может, тебе того… Нюхнуть или кольнуться… Истомился ты весь, на живого не похож… Ты скажи, я сгоняю, знаю, у кого позаимствовать…» Они, посовещавшись, отдали мне лучшее из того тряпья, что у них было, а Леонид показал место, где меньше всего дует и тепло от земли, поскольку близко проходит теплоцентраль… Они были неплохими людьми и в меру своего разумения старались помочь, но помочь мне было сложно: рана моя была не физической, а душевной, зато стопроцентно смертельной. Надо было только немного подождать.
— Смотри, он почти не жрет ничего, болезный… — негромко говорила Аделаида. — И не спит… Загнется вовсе.
— А мне что прикажешь — кормить насильно или на ночь по башке бить, чтобы отрубался до утра?! — горячился Леонид. — Ему и так досталось… А мы делаем, что можем. Загнется, значит, судьба такая…
Но он вновь подкрадывался ко мне и, заглядывая в глаза, блеял:
— Артемушка! Покушай, мил-человек, а? Ну, нельзя себя так изводить… Выпей водочки и закуси, авось уснешь… Без отдыха человеку никак невозможно, не машины же… Вот, Адка пельмешков наварганила, где только достала, чертяка… Оно хоть и магазинные, а все одно, какое ни есть — мясо…
Я отворачивался. Есть не мог, а пил только тогда, когда они наклоняли горлышко грязной пластиковой бутылки с водой над моим ртом. Один раз кто-то из них, схитрил и налил вместо воды водку, но я учуял ее по запаху и отвернул лицо. Часть драгоценного напитка пропала даром, и Лев кричал на Аделаиду: «Еще раз, извергиня — и молись своей бомжовской богоматери, придушу! Не видишь, он двинутый: водку не пьет!»
Сколько это продолжалось, сказать сложно. Думаю, несколько дней. Все время шел дождь, день с трудом был отличим от ночи; впрочем, я и не стремился их различать. То меня знобило, начинался жар, я горел в лихорадке, понимая, что все — вот-вот наступит конец. А спустя десять-двенадцать часов обнаруживал, что здоров, просто слегка ноет поясница… Я не подхватил никакой заразы, вши, от которых чесался Лесик, меня, казалось, избегали. Этим метаморфозам не было объяснений, но я их и не искал. Лежал и бездумно глядел на каменный свод. Его узоры и изучил до мельчайших подробностей.
