Тогда и начался тот галдеж, о котором читатель был выше предупрежден.
Анатоль Максимович ворвался на полянку, как разъяренный носорого-тахорг. Он разметал своих попутчиков, скорбно, словно у могилы покойника, сгрудившихся вокруг плетеного кресла с выпивающим человеком, схватил того человека за грудки белого костюма с бабочкой и попытался одним мощным движением его за эти грудки из кресла подобно редиске выдернуть. Но, наверное, для достижения таким образом поставленной цели необходимы были не мощности Анатоль Максимовича, а мощности, по крайней мере, десятка сверхновых звезд. Того же самого, то есть отрицательного, эффекта добился Анатоль Максимович, попытавшись свалить человека на землю (дивными, кстати, усыпанную цветамии) вместе с его плетенкой - кресло, такое на вид воздушное, весило, оказалось, многие мегатонны.
Воскликнув что-то вроде: "Ты так, значит?", - Анатоль Максимович принялся человека за те же грудки с бабочкой остервенело трясти.
Надо сказать, что у остальных пассажиров вегикела, в том числе и у Марии, человек в кресле вызвал очень сильные подобострастные ощущения - они бы и сами затруднились объяснить, по какой причине, но наверняка не только из одного высокопоставленного вида этого человека. Буйное поведение Анатоль Максимовича по отношению к нему произвело среди них натуральный шок и тут же подвигло на на произнесение претензий, упреков и требований немедленно прекратить. Они заговорили одновременно, на одну и ту же тему, но не очень-то в унисон, отчего и произвелся галдеж.
Вообще в произведении галдежа жители Аккумуляторного Поселка равных себе в ближайших окрестностях не имели. Всеми было признано, что галдеж у них получается громкий, пронзительный и очень сильно действующий на нервы. Как-то даже приезжал в Поселок один композитор, все это дело фиксировал, а потом, у себя в Метрополии, доказывал, что это у них такое народное творчество, вроде пения.
Некоторые, впрочем, совместное произведение галдежа не одобряли и свой голос в общие хоры старались по мере возможности не вплетать, за что сами неодобряемы были. К числу подобных относился и Тим, который от галдежа только морщился и предпочитал в таких случаях действовать молча. Поэтому, едва выбежав из вегикела и обнаружив совершаемое Анатоль Максимовичем буйство, он не стал упрашивать отца прекратить свои действия, а просто подбежал к нему, обхватил поперек корпуса и стал трясти так же, как Анатоль Максимович в то самое время тряс человека в плетеном кресле.
Сам же тот человек, трясомый теперь двояко - Анатоль Максимовичем и вдобавок через посредство Тима, отреагировал на ему причиняемое беспокойство тем, что перестал отпивать из своего раскрашенного бокала и некоторой нахмуренностью, наложившейся на приветственную улыбку. Некоторая эта нахмуренность привела к большим возмущениям в окружающей поляну природе. Цвирикание из беззаботного превратилось в испуганное, бормотание стало угрожающим, по глубине рощ и по небу прокатился тяжелый далекий грохот словом, все вокруг передернулось от гнева. Наконец и человек в кресле подал свой голос. Голос оказался обычный, баритонистый и опять же приветливый.
- Анатоль Максимович! - сказал человек, все еще пока почти приветливо улыбаясь, - Почему ты меня тревожишь? Почему ты меня трясешь и одновременно ревешь так же бешено, как хаос начала времен? И почему, если уж на то пошло, издают такие неприятные звуки все эти люди? Неужели хоть на минутку нельзя оставить меня в покое?
И так спокойно он эти вопросы задал, что испугался даже сам Анатоль Максимович. Виду, впрочем, не показав.
- Видишь ли, незнакомец, - ответил он человеку в плетеном кресле, - в прошлый раз от тебя так же, как и сейчас, трудно было добиться хоть чего-нибудь, кроме маханий рукой и приветственных улыбок. Чтобы не вызвать насмешек, мне пришлось лично придумывать некоторые детали задушевного с тобой разговора, которого, как ты помнишь, никакого на самом деле не происходило совсем. Уже покинув тебя, что само по себе чудо, учитывая проблемы с выходом из Черной Дыры, я подумал, что, может быть, ты чем-нибудь болен и следует вернуться к тебе, чтобы провести какой-нибудь курс лечения. И вот я прибываю на своем новом вегикеле, который подарен мне на день рождения моим сыном Тимом - это Тим, будьте знакомы, - и обнаруживаю тебя в том же непонятном и маловменяемом состоянии. Поэтому я решил прибегнуть к интенсивной терапиии.
Человек в плетеном кресле поднес к губам свой драгоценный бокал, в который раз отпил из него глоток, по малой величине своей просто недостойный мужчины (так оценил это сам Анатоль Максимович), выразил еще одно необычайное наслаждение, отчего сразу все зацвирикало, зашелестело, забормотало и запело в окружающих рощах, и сказал следующее:
- Врать, уважаемый Анатоль Михайлович, очень нехорошо. А мне так и просто бессмысленно. Я ведь хорошо знаю, что ты не за тем сюда приехал, и тряс меня, применяя грубую силу, только из-за того, что, по твоему мнению, иначе со мной ни о чем нельзя договориться. Ведь так?
- Угу, - мрачно подтвердил Анатоль Максимович, который и сам не любил врать, а особенно не любил быть пойманным на вранье. - Но ведь я как думал-то...
- И знаешь ли что, Анатоль Максимович, - продолжал человек в плетеном кресле, - здесь ты, пожалуй, прав. Я с уважением на тебя гляжу (и действительно посмотрел с уважением) и истинно говорю тебе - чтобы достучаться до меня, нужна немалая сила. Я как бы и не очень виноват. Мы, существа такого ранга, как я, так уж устроены, мы иначе, по-видимому, просто не можем. Но сейчас хотел бы я услышать от тебя - с какой целью вы меня посетили, а?
Анатоль Максимович откашлялся в кулачок и соответственно приосанился.
- Ну как же, - сказал он человеку в плетеном кресле. - Мы, это...
Тут он с некоторым подозрением на собеседника своего посмотрел.
- Только прежде уточнить хочется, - сказал он человеку в плетеном кресле с полным уважением, но настырно. - Мы хоть по адресу-то правильному попали? Это Планета, Где Все Можно?
- Она самая, - прииветливо улыбаясь, ответил тот.
- Так. И значит, здесь любое желаниие можно загадать и оно исполнится?
Человек в плетеном кресле скучно вздохнул и, чтоб поправить настроение, отпил еще немножечко из своей баклажки.
- Да, - изобразив бровями блаженство, ответил он Анатоль Максимовичу, в общем, ты прав. Только хочу заметить тебе, Анатоль Максимович, что вообще-то название происходит не от того, что здесь любое желание исполняется. Совсем не от того. Здесь все можно в том смысле, что здесь принципиально нет никаких запретов. Я могу здесь делать все, что мне только заблагорассудится, да и то при условии, что я здесь один. Присутствие других, к сожалению, налагает на меня обязательства. Но это в принципе. Так-то оно никаких обязательств не налагает, а то я бы заметил.
