— Вы говорили, что колодец поет, а рассказали обо всем, но только не об этом.
— Ну, это курьезная штука. Порой он поет. Если встать на платформе над скважиной, чувствуется поток воздуха. По слухам, когда этот сквозняк был сильным, то колодец вроде как гудел. Говорят, он и теперь гудит, хотя сам я толком не знаю. Кое-кто утверждал, что он гудит при северном ветре, но и тут поручиться не могу. Сами знаете, у людей всегда готов ответ по любому поводу — есть им что сказать или нет. Насколько я понимаю, те, кто говорит, что колодец поет при северном ветре, объясняют это тем, что сильный ветер с севера дует прямиком на обращенные к реке скалы. В этих скалах есть уходящие под гребень пещеры и трещины, и вроде бы некоторые трещины выходят прямиком в колодец, а там воздух мчится вверх по скважине.
— По-моему, это немного притянуто за уши, — заметил Томас.
Фермер поскреб в затылке.
— Ну, не знаю, врать не буду. Это все со слов старожилов, а их уж нет: перебрались отсюда много лет назад. Вдруг сорвались со своих мест, да только их и видели.
— Все разом?
— И тут я не в курсе, но навряд ли. Не могли ж они уехать все скопом? Сперва одна семья, за ней другая, а там и третья, пока не разъехались все. Это ж было давным-давно, теперь никто и не упомнит. Никому не ведомо, почему они сорвались.
Знаете, ходят странные рассказы, то есть не совсем рассказы, а просто всякие разговоры. Кто его знает, что там было, — насколько мне известно, никого не убили и не ранили, просто всякие странности. Скажу вам, молодой человек, что без крайней нужды я на гребень Паркера не ходок, да и все мои соседи тоже. Никто не скажет толком почему, да только не пойдем.
— Буду осторожен, — пообещал Томас.
Хотя, как оказалось, осторожничать было незачем — наоборот, стоило выехать на гребень, как нахлынуло необъяснимое чувство родины, будто вернулся в край детства. Гребень вздымался над окрестностями, словно выступающий позвоночник земли, и, шагая по нему, Томас ощущал, как охватывает его влияние личности этого края, облекая душу будто теплый плащ, и одновременно вопрошал себя, может ли земля обладать личностью.
Как только проходивший по Военному гребню проселок миновал последнюю ферму и начался гребень Паркера, дорога тут же превратилась в заросшую травой тропу, напоминающую, что когда-то здесь ездили повозки и ходили люди. Вдали ажурным силуэтом замаячил ветряк, с легким тарахтением махавший лопастями под дуновениями ветерка. Проехав мимо, Томас остановил фургончик и немного побродил по склону, пока в устье оврага не наткнулся на по-прежнему живой родник, потом вернулся к машине и отогнал ее с дороги вниз, под росший у родника осокорь. Это было лишь позавчера, и отъезд можно отложить еще на денек.
Теперь, у ирисовой полянки, Томас огляделся и попытался представить, как все это выглядело раньше, увидеть окрестности глазами предка, вернувшегося с войны и заполучившего собственный надел. Должно быть, тогда еще водились олени — ведь старик бредил охотой, а дело было еще до великого пожара в начале 1880-х, погубившего множество дичи. Были и волки — сущий бич для овец, которых в те дни держал каждый уважающий себя хозяин, а среди кустов изгороди посвистывали цесарки, тоже имевшиеся в каждом доме. И очень возможно, что по двору бродили еще и павлины, гуси, утки и куры. В конюшне били копытами добрые кони, которые тогда играли важную роль в хозяйстве. Но прежде всего предметом гордости хорошего землевладельца были ухоженные амбары, сытые стада, пшеничные и кукурузные поля, молодые сады. «Интересно, а каков был из себя старина Нэд Паркер, деливший свое время между домом и мельницей?» — гадал Томас. Должно быть, плотным и кряжистым, как водится у Паркеров, стариком с армейской выправкой, ведь он провоевал четыре года. Ходил он, вероятно, заложив руки за спину и высоко подняв подбородок, чтобы не упускать из виду предмет особой своей гордости и почитания — ветряк.
«Дедушка, — мысленно воскликнул Томас, — так в чем же дело?! Ради чего это все? Быть может, тобой владело то же ощущение родства с этой землей, какое владеет мной? Трогала ли твою душу открытость этого высокого, продуваемого всеми ветрами гребня, чувствовал ли ты обаяние его личности, ныне чарующее меня? Значит, оно существовало и тогда? Но раз так — а это наверняка так, — почему же ты покинул этот край?!»
Ответа, разумеется, он не дождался — да он и не рассчитывал. Теперь ответить уже некому. Но даже задавая эти вопросы, Томас знал, что здешняя земля буквально пропитана информацией и содержит ответы на все — достаточно лишь суметь раскопать. Тут таится сокровищница знаний — надо лишь найти правильный подход. Этот древний край накапливал и запоминал все, не меняясь ни капли, пока века проносились над ним, как мимолетные тени бегущих облаков. С незапамятных времен стоял он над рекой словно часовой, подмечая все происходящее.
В речных заводях плескались квакающие амфибии, вокруг тихо паслись стада динозавров и бегали хищные одиночки, охотившиеся на мирных травоядных, носились буйные титанотерусы и величаво выступали мамонты и мастодонты — тут было на что полюбоваться и отложить в памяти.
Старый негр призывал оглянуться, отступить в стародавнее прошлое, когда не было на земле человека, — в первобытные времена. Быть может, в те дни каждому благочестивому динозавру следовало в знак почитания своего первобытного бога проглотить камень, покрытый магическими письменами?
«Ты сошел с ума, — одернул себя Томас. — У динозавров не было богов. Только человек обладает разумом, позволяющим творить богов».
Покинув полянку, он медленно зашагал вверх по холму в сторону ветряка, по бесследно исчезнувшей тропе, проложенной более века назад старым Нэдом Паркером.
Ветряк неторопливо помахивал лопастями, отзываясь на утренний ветерок. Чтобы рассмотреть его целиком, Томасу пришлось высоко задрать голову. «Забрался под небеса, — подумал он, — выше всех на свете».
Платформа колодца была сложена из тесаных дубовых бревен. Годы и дожди источили их поверхность, превратив ее в рыхлую труху, но вглубь гниение не пошло, и платформа оставалась все такой же солидной и прочной, как в первый день. Томасу удалось отковырнуть небольшую щепочку, но под ней оказалась твердая древесина. Эти бревна выдержат еще не один век.
Стоя рядом с платформой, Томас вдруг обратил внимание, что колодец звучит. Звук ничем не напоминал пение — скорее, негромкий стон, словно у дна постанывало спящее животное, будто где-то далеко от поверхности земли таился некто живой, будто в толще скал билось огромное сердце, а в огромном мозгу проносились неведомые видения.
