— Ты не понял, — запротестовал Блэйн. — Твой экран нас не защищает. Он только привлекает к нам внимание. Из-за него мы чуть не погибли.
— Этого не может быть, — сердито оборвало его существо. — Погибнуть невозможно. Нет такого понятия, как смерть. Смерть бессмысленна. Хотя, может, я и ошибаюсь. Кажется, очень давно была планета…
Стало почти слышно, как существо перебирает пыльные архивные папки в заваленной знаниями памяти.
— Да, — подтвердило оно, — Было несколько таких планет. Это позор. Для меня это непонятно. Непостижимо.
— На моей планете, — сказал Блэйн, — умирает все, поверь мне. Абсолютно все.
— Неужели все?
— Ну, точно не скажу. Возможно…
— Вот видишь. Даже у тебя на планете смерть необязательна.
— Не знаю, — сказал Блэйн, — кажется, существуют и бессмертные вещи.
— То есть нормальные.
— Смерть вовсе не бессмысленна, — возразил Блэйн. Смерть — процесс, благодаря которому на моей планете стали возможными развитие и дифференциация видов. Она не дает зайти в тупик. Это ластик, который стирает ошибки и открывает путь новым началам.
Розовый уселся поудобнее. Чувствовалось, как он устраивается, собираясь с мыслями, подтягиваясь, готовясь к долгому и плодотворному обсуждению и, может быть, спору.
— Может, ты и прав, — сказал он, — но такой путь слишком примитивен. Это кончится первоначальным хаосом. Есть лучшие решения. Существует даже этап, когда совершенствование, о котором ты говоришь, перестает быть нужным. Но прежде всего скажи, ты доволен?
— Доволен?
— Ты ведь стал более совершенен. Ты больше, чем обычный разум. Ты — это частично ты, частично я.
— Ты ведь тоже частично я.
Существо удовлетворенно хмыкнуло:
— Видишь ли, тебя сейчас двое — ты и я; а я — даже трудно сказать, сколько всего одновременно. Я так много путешествовал и нахватался всякого — и разумов в том числе. Кстати, многие из них, откровенно говоря, можно было и не брать. Но знаешь, хотя я сам странствую очень много, у меня в гостях почти никто не был. Ты не представляешь, как я признателен тебе за твой визит. Когда-то у меня был знакомый, который частенько меня навещал, но это было так давно, что и не вспомнишь. Кстати, ведь у вас измеряют время, то есть поверхностное врет?
Блэйн объяснил, как люди измеряют время.
— М-м, сейчас прикинем, — существо начало быстро подсчитывать что-то в уме. — По вашему счету выходит приблизительно десять тысяч лет назад.
— Когда у тебя был твой приятель?
— До, — подтвердил Розовый. — С тех пор ты мой первый гость. И ты сам пришел ко мне. Не дожидаясь, пока к тебе приду я. Ты был в машине…
— А почему, — поинтересовался Блэйн, — ты спросил меня про наш счет времени? Ведь у тебя есть мой разум. Ты знаешь все, что знаю я.
— Естественно, — пробормотал Розовый. — Все твои знания во мне. Но я еще не разбирался в них. Ты не представляешь, что У меня там творится!
Еще бы, подумал Блэйн. Тут с одним-то лишним разумом не знаешь, как разобраться. Интересно…
— Ничего, — успокоил его Розовый, — Со временем все образуется. Потерпи немного, и вы станете единым разумом. Вы поладите, как ты считаешь?
— Но с отражателем ты и устроил нам…
— Я вовсе не хочу вам неприятностей. Я стараюсь как лучше. И делаю ошибки. И исправляю их. Снимать экран?
— Снимай, — поспешил согласиться Блэйн.
— Я путешествую, — рассказывало существо, — не сходя с этого места. Здесь сидя, я бываю, где захочу, и ты не поверишь, как мало встречается разумов, стоящих обмена.
— Ну, за десять тысяч лет ты их, думаю, набрал немало.
— За десять тысяч лет? — озадаченно спросило существо, — Мой друг, десять тысяч лет — это только вчера.
Существо покопалось в памяти, но, опускаясь в глубины воспоминаний все ниже и ниже, так и не дошло до начала.
— Иди сюда, — пригласил Розовый, — садись рядом со мной.
— Вряд ли в таком виде, — объяснил Блэйн, — я могу сидеть.
— Конечно, как я не сообразил. Тогда придвинься поближе. Ты ведь пришел ко мне в гости?
— Само собой, — пробормотал Блэйн, не понимая, о чем идет речь.
— Тогда, — произнесло существо, — давай поболтаем о путешествиях!
— Давай. — Блэйн пододвинулся к нему.
Они сидели в голубой комнате, залитой светом неизвестных звезд, и под отдаленный рокот бушующей пустыни Розовый рассказывал. Не только о цивилизации машин. О племени насекомых, которые тысячелетиями накапливали неисчерпаемые запасы пищи, им не нужной, и стали рабами собственной слепой жадности. О расе, сделавшей искусство объектом религиозного поклонения. О станциях подслушивания, обслуживаемых гарнизонами одной галактической империи, о которой давно забыли все, кроме самих гарнизонов. О фантастически сложных сексуальных традициях одной расы, которая практически все усилия направляла на разрешение воспроизводства. О бесплодных, голых планетах, никогда не знавших жизни. И о других планетах, где, как в колбах и ретортах алхимика, шли такие химические реакции, какие разум не в состоянии не то что понять, но даже представить, и где в результате этих химических реакций зарождалась шаткая, эфемерная жизнь, чтобы через доли секунды опять уйти в небытие.
Об этом и о бесконечно многом еще.
Слушая, Блэйн в полной мере осознал, насколько фантастичен случайно повстречавшийся ему Розовый, который не может вспомнить начала и не представляет конца; существо со странствующим разумом, за миллионы лет посетившее миллионы звезд и планет на расстоянии миллионов световых лет в этой и соседней галактиках. Перед ним было существо, которое принесло бы человеческому племени неисчерпаемую пользу. То, что говорилось сейчас, стоило всех усилий, затраченных когда-либо человечеством. Человечество встретилось с расой, у которой, похоже, не было других эмоций, кроме дружелюбия; если у нее и существовали когда-то другие эмоции, то за бесконечные годы мысленных путешествий они износились в прах. Потому что, наблюдая, подглядывая в окна соседей по Галактике, эта раса научилась терпимости и пониманию по отношению не только к себе подобным или человечеству, но и ко всем созданиям, пониманию жизни во всем разнообразии ее проявлений. Научилась принятию любой мотивации, любой этики, любой культуры, какой бы чужеродной она ни казалась.
Вдруг до Блэйна дошло, что все знания, о которых он думает, находятся в равной степени и в мозгу одного человеческого существа — некоего Шепарда Блэйна; если только тот сможет разобрать знания, систематизировать их и аккуратно сложить, ими можно будет пользоваться.
