– Смотрите, снова зубчики, – сказал я, как идиот.
– Это и есть быстрый сон. Быстрые и частые волны. Очень похожи на ритм бодрствования. Сейчас посмотрим время. Ага, примерно двенадцать сорок. Итак, в двенадцать сорок вы начали видеть сны. Проверим по БДГ. – Она взяла другой рулончик, поменьше. – Вот всплеск. Время, время… двенадцать сорок. Совпадение полное.
– А что же здесь необычного? – спросил я.
– Сейчас увидите. Вот ваш быстрый сон кончается. Занял он всего пять минут.
– Это много или мало?
– В начале ночного сна это обычно. Быстрый сон ведь бывает три, четыре, пять раз за ночь. К утру продолжительность периодов быстрого сна может доходить до получаса.
– И за такие коротенькие сеансы люди успевают увидеть столько интересного?
– Вообще-то в большинстве случаев протяженность события во сне более или менее соответствует протяженности такого же события в реальной жизни. Но бывают и исключения. Во всех учебниках описывается один шотландский математик, который во сне часто пережигал за тридцать секунд музыкальный отрывок, который обычно длится полчаса. Но дело сейчас не в этом. – Нина снова подняла длинную змею миллиметровки. – Вот коротенький промежуток, и снова период быстрого сна. Это уже не совсем обычно.
– Что не совсем обычно?
– Очень маленький интервал. И главное – второй ваш быстрый сон тоже длился ровно пять минут.
– А должен сколько?
– Что значит «должен»? Обычно продолжительность периодов быстрого сна увеличивается к утру. А у вас – нет. Мало того, Юра. Смотрите. Вот, вот, вот… Вы видите?
– Что? То, что их длина одинакова?
– Вот именно. У вас было десять периодов быстрого сна, и все совершенно одинаковые – по пять минут. Я такой ЭЭГ не видела ни разу. Странная картина…
Что это, думал я, сигналы или не сигналы? Наверное, сигналы. А может быть, так уж я просто сплю?
– Нина, скажите, а может эта картина иметь естественное происхождение? Я имею в виду десять своих снов.
Нина наморщила лоб.
– Не знаю. Надо подумать, показать Борису Константиновичу. Но эти десять периодов… И даже не то, что обычно число этих периодов редко бывает больше шести за ночь… Меня поражает их одинаковость. Ничего похожего никогда не видела…
Нина смотрела на змейку, вычерченную самописцем. Змейка то благодушно распрямлялась, то собиралась в мелкие злые складочки.
– Что-нибудь еще, Нина? – спросил я и осторожно дотронулся до ее локтя.
Локоть был теплый и упругий. Стать позади нее. Поддеть ладонями оба ее локтя. Привлечь к себе.
– Я сразу и не обратила внимания.
– На что?
– На интервалы между быстрыми снами. Девять интервалов, и все время они растут.
– Интервалы?
– Угу.
– А что это значит?
– Не знаю, Юра. Могу вам только сказать, что ЭЭГ совершенно не похожа на нормальную картину сна. – Нина посмотрела на часы: – Юра, вам пора.
– А вы остаетесь?
– Мне еще нужно кое-что привести в порядок. До свидания.
Это было нечестно. Она не могла так просто сказать «до свидания» и выставить меня. После всего, что случилось… «А что, собственно, случилось?» – спросил я себя. То, что я спал в одной комнате с Ниной, не давало мне ровным счетом никаких прав на особые отношения. Что еще? Коснулся рукой локтя? И все.
– Нина, – сказал я тоном хнычущего дебила, – неужели же нам не придется повторить эксперимент?
Нина улыбнулась своей далекой слабой улыбкой. Лицо у нее после бессонной ночи было усталое и слегка побледневшее. А может быть, мне оно лишь казалось таким в свете серого ноябрьского утра. Но оно было прекрасно, ее лицо, и у меня сжалось сердце от нахлынувшей вдруг нежности. Если бы и у меня был свой Узор, как на Янтарной планете, я бы понял, наверное, что мне не завершить его без нее.
Спасибо, У, спасибо, странный далекий брат. Спасибо за радость общения и за радость, которую я испытываю, глядя на это побледневшее и осунувшееся женское лицо с большими серыми глазами. Спасибо за янтарный торжествующий отблеск, который подкрашивает скучное и бесцветное, из бледной размытой туши, начало дня. Спасибо за десять маленьких быстрых снов, в которых ты познакомил меня с Завершением Узора. И что бы ни случилось со мной впредь, я уже побывал в Пространстве, и никто никогда не отнимет у меня вашего привета.
– До свидания, Нина.
Она ничего не ответила. Она стояла и держала в руках бесконечную ленту миллиметровки, и лоб ее был нахмурен.
Мы сидели с Галей в кино. На вечернем сеансе, на который я купил билеты, когда возвращался из школы. Старая французская комедия с покойным Фернанделем в главной роли. Трогательные в своей наивной незащищенности трюки.
Где-то я читал, что волк, желая избежать схватки с более сильным соперником, подставляет под его клыки в знак смирения шею, и тот не трогает его. Так и фильм. Вот моя шея, я сдаюсь.
Галя просунула руку под мою, и ее ладошка легла на мою ладонь. Теплая волна нежности нахлынула на меня. А может быть, не столько нежности, сколько вины и угрызений совести. Но кто знает, что вернее цементирует отношения двух людей…
– Люш, – тихонечко прошептал я.
Она не ответила. Она лишь быстро прижала свою ладошку к моей. Жест успокаивающий, ободряющий. Ничего, Юра, все будет в порядке. Я тебя все-таки уговорю, ты поедешь к тете Нюре в Заветы, в ее уютный домик на самом краю поселка, будешь пить каждый день парное молоко и забудешь про свои фантазии…
Если бы она только не была так уверена в своей правоте, подумал я и резко вырвал свою ладонь из-под ладони Гали. Два дня я не слышал чужих мыслей и совсем было забыл о них. А сейчас, сидя рядом с женой в темном зале кинотеатра, я незаметно для себя включился в неторопливый поток ее мыслей. Подключился по-воровски, как электровор подключается к сети, минуя счетчик. Нет, Юрий Михайлович, по счетчику нужно платить.
Это она думала о тете Нюре, и моя виноватая нежность снова уперлась в плотину ее здравого смысла. Слишком здравого.
Если бы она только могла понять, если бы только треснул ее стальной панцирь непогрешимости… А что тогда? Да и хочу ли я, чтобы этот панцирь лопнул? Если быть честным с собой?
И снова чувство вины начало понемножку подтягивать из моего сердца резервы нежности. И снова ее рука ободряюще похлопала мою. И снова я услышал медленный и уверенный хруст ее мыслей:
«Ему, видно, совсем плохо… бедный… А все из-за упрямства».
Мне захотелось крикнуть ей во весь голос:
«Мне хорошо, не жалей меня! Это я должен жалеть тебя!»
И снова поднявшаяся было теплота ушла в какую-то яму. В моей руке лежала ее чересчур крупная для ее роста рука. Неприятно холодная.
Когда мы возвращались домой, Галя была весела и оживленна. Если уж она решает что-нибудь, она никогда не останавливается на полпути. Она – как снаряд, летящий к цели. Он может попасть в нее или промахнуться, но остановиться или повернуть назад – никогда.
