Лекция Нормана была вялой и монотонной. Он удовлетворился тем, что преобразовал свои заметки в полновесные предложения, затратив на это минимум умственных усилий. Одни студенты записывали его слова, другие, судя по движениям их ручек, лениво чертили некие абстрактные фигуры. Две девушки тщились изобразить чеканный профиль президента студенческого братства, который сидел во втором ряду. Норман заметил, как наморщились их лобики, когда они уловили обрывок лекции; однако морщины тут же разгладились, и девушки вернулись к прерванному занятию.
Норман загонял неотвязные мысли в самые темные уголки своего сознания. Откровенно говоря, мыслями их назвать было трудно; скорее, это были отдельные слова, вызывавшие к жизни смутные образы, точь-в-точь как в ассоциативном тесте.
Он вспомнил расхожую шутку: мол, лекцией именуется процесс переноса содержимого профессорской записной книжки в тетради студентов, который одинаково бесполезен для обеих сторон. Отсюда было рукой подать до мысли о мимеографии.
Мимеография. Маргарет Ван Найс. Теодор Дженнингс. Пистолет. Подоконник. Галилей. Надпись (ну-ка, прочь отсюда! Запретная территория).
Один сон наяву сменился другим. Дженнингс. Ганнисон. Поллард. Президент. Император. Императрица. Жонглер. Башня. Повешенный… Стой! Ни шагу дальше!
День продолжался. Сны наяву постепенно приобретали однообразную расцветку.
Пистолет. Нож. Серебро. Разбитое стекло. Гвоздь. Столбняк.
После лекции он засел в кабинете и сознательно завалил себя всякими мелкими делами, да так, что временами забывал, чем вообще занимается. Однако сны наяву не отпускали его.
Война. Искалеченные тела. Увечья. Убийства. Веревка.
Повешенный (опять не туда!). Газ. Пистолет. Яд.
Они были цвета крови и смерти.
Норман все отчетливее ощущал ритмичное дыхание чудовища в глубинах своего мозга — чудовища, что грезило о кровавой бане и прохладной болотной жиже. Он был бессилен одолеть эту тварь. Ему чудилось, будто он неосторожно ступил ногой в топь и та потихоньку, незаметно, засасывает его и вскоре поглотит без следа.
По дороге домой Норман столкнулся с мистером Карром.
— Добрый вечер, Норман, — поздоровался тот, приподнимая панаму и заодно вытирая ею лоб, который почти сливался со значительных размеров лысиной.
— Добрый вечер, Линтикум, — отозвался Норман, размышляя, какой нужно отрастить ноготь, чтобы, как следует заточив его, человек мог взрезать им себе вены.
Мистер Карр провел платком по шее ниже бородки.
— Я в восторге от бриджа, — сказал он. — Может быть, нам четверым собраться вместе, когда наши дамы в следующий четверг отправятся на встречу преподавательских жен? Мы с вами сядем друг против друга и будем разыгрывать партии прямо по Калбертсону. Мне надоело все время играть по Блэквуду 8.
Норман кивнул, однако думал он о том, что люди научились в крайних обстоятельствах проглатывать языки, обрекая себя тем самым на смерть от удушья. Он попытался приструнить расшалившийся рассудок. Подобные мысли годились разве что для палача из концентрационного лагеря. Но у него ничего не вышло. Дыхание чудовища сделалось оглушительно громким. Мистер Карр вежливо кивнул на прощание и свернул в сторону. Норман пошел быстрее, как будто ядовитые стены прохода, которым двигался легендарный герой, вдруг начали сжиматься; если он хочет выбраться, ему нужно поспешить.
Знакомая студентка изумленно воззрилась на Нормана — или на что-то у него за спиной. Он миновал ее чуть ли не бегом.
На светофоре загорелся красный. Что ж, придется подождать. К перекрестку на приличной скорости приближался большой красный грузовик.
И тут Норман догадался, что должно произойти. Он понял, что не сумеет остановить себя.
Он собирался дождаться, пока грузовик не окажется совсем рядом, а потом прыгнуть под колеса. Конец прохода.
Вот что означал пятый рисунок, карта таро, которой не было в традиционной колоде.
Императрица — Жонглер… Грузовик надвигался. Башня… Свет переключился на желтый, но грузовик не снижал скорости. Повешенный…
Он подался вперед, переминаясь с ноги на ногу, — и услышал голос, ровный и в то же время насмешливый, голос из своего сна:
— Еще две недели. Еще две недели.
Норман выпрямился. Грузовик скрылся за поворотом.
Он огляделся. Никого, если не считать мальчишки-негра и оборванного старика с хозяйственной сумкой. Оба они достаточно далеко. Его прошиб холодный пот.
Галлюцинация, сказал он себе. Голос шел изнутри его головы. Однако, пересекая улицу и подходя к дому, он продолжал настороженно осматриваться. Едва войдя домой, он налил себе изрядную дозу виски, бутылку с которым Тэнси почему-то оставила на шкафу, и разбавил ее содовой. Осушив стакан одним глотком, Норман сделал еще один коктейль, пригубил и с сомнением поглядел на жидкость за стеклом.
Снаружи послышался визг тормозов, а в следующий миг в гостиную, держа в руке пакет, вбежала Тэнси. Она улыбалась, лицо ее раскраснелось. Облегченно вздохнув, она положила пакет на стол и откинула челку со лба.
— Ну и гадкий день! Я так и думала, что ты захочешь выпить. Если не возражаешь, я присоединюсь.
Когда она поставила стакан обратно, в нем не было ничего, кроме льда.
— Теперь мы с тобой братья по крови — или по виски. Налей себе еще.
— Ты допила мой второй.
— А я-то думала ублажить тебя! — Тэнси присела на край стола и погрозила Норману пальцем. — Слушайте, мистер, вам надо отдохнуть. Или развлечься. Вероятнее всего, и то и другое. Предлагаю вот что: я приготовлю сэндвичей, а когда стемнеет, мы возьмем машину и поедем на Хилл. Мы не были там уже сотню лет. Ну так как, мистер?
Норман заколебался. Подстегнутые алкоголем, мысли его разбегались и путались. Какая-то часть его мозга напряженно размышляла над пережитой галлюцинацией и столь неожиданно проявившимся стремлением к самоубийству. Но другая, большая, постепенно заражалась весельем Тэнси.
— Ну? — Тэнси ущипнула его за нос.
— Идет, — сказал он.
— Прояви же хоть капельку интереса! — Она спрыгнула со стола и устремилась на кухню, загадочно бросив через плечо: — Впрочем, всему своя пора.
Тэнси выглядела очень соблазнительно. Норман смотрел на нее так, словно их свадьба состоялась лишь вчера, а не пятнадцать лет назад. Он видел ее в сотый первый раз.
Испытывая наконец некое подобие облегчения, он опустился в кресло. Что-то твердое и угловатое уперлось ему в бедро. Он вскочил, сунул руку в карман брюк и извлек оттуда револьвер Теодора Дженнингса.
