Опять послышался нарастающий рев, и Мефодий заторопился. Одно колесо тележки сломалось, Ребекка упала на дорогу. Мефодий успел её подхватить на руки и отпрыгнуть... Горячее, плотное, ревущее опять пронеслось мимо, чудом не размазав их по дороге, потом пронзительно взвыло и вернулось, пятясь. Из него выпрыгнул злой растрепанный человек, схватил за шиворот Сару и пинком отправил тележку вниз, а потом зашвырнул всех троих в свой экипаж, упал на сиденье сам - и они помчались куда-то с бешеной скоростью. Другие экипажи то и дело обгоняли их, и тогда пилот цедил сквозь зубы странные слова, похожие на те, что были в рабочем жаргоне такелажников. Правда, такелажники произносили эти слова только в эфире и никогда - в присутствии детей, но Мефодий их всё равно знал...
Потом экипаж, пронзительно взвизгнув, замер посреди обширного зеленого пространства, где было очень много людей, и пилот, распахнув дверцы, вытолкал всех троих наружу. Прежде чем умчаться, он разразился длинной речью:
- Парень, - сказал он Мефодию, - счастлив твой бог - но я из-за тебя потерял три с половиной минуты. Сейчас я либо наверстаю их, либо сверну себе шею - а потом я найду тебя. Марьяна-Вихря ты запомнишь на всю жизнь!
- Вотс хэпен, пан? - громко спросил кто-то (в синем комбинезоне с рядами блестящих кружков и полосок).
- Спишь на службе! - гаркнул ему Марьян. - Я подобрал эту шпану на вираже бэ-8, в самом пекле!.. - Он захлопнул дверцу, взревел, и его не стало.
(Марьян-Вихрь выполнил свое обещание: нашёл Мефодия, но только через двадцать лет. А в тот день он сумел не свернуть себе шею, пришёл первым и вскоре улетел на Ганимед - изучать трассу и готовиться к первому в своей жизни Ледовому ралли.)
Человек в синем (он велел называть себя "пан полицай") взял на руки Сару, кто-то ещё взял на руки Ребекку, Мефодия куда-то повели сквозь невообразимое количество людей. В громадной прямоугольной каюте, где оказалось очень много панов полицаев, их усадили за стол и накормили. Двойняшки, не доев, уснули, их унесли в другую каюту, а к Мефодию приступили с расспросами.
Мефодий очень плохо знал польский, но паны полицаи вполне прилично владели английским и русским. И всё равно никто их них не понимал Мефодия. По-французски паны полицаи не говорили, на иврите тоже. Впрочем, дело, видимо, было не в языке. Всякий раз, когда Мефодий отвечал на вопросы о профессии отца, или о месте и времени своего рождения, или, например, о том, как пройти из гимнастической каюты на обзорную палубу, - паны полицаи переглядывались и покачивали головами. "Делириум астрис?.." - тихонько сказал один из них. Остальные дружно закивали, с жалостью поглядывая на Мефодия.
- Это латинское название "звёздной лихорадки", - объяснил мне Мефодий.
- Мне ли не знать, - огрызнулся я, вспомнив свои три года в санатории на Ваче.
На Марсе эпидемия началась несколько раньше, чем на Земле, и паны полицаи уже располагали подробными инструкциями о том, как надлежит действовать при обнаружении больных. Но это был первый случай, с которым они столкнулись лично. Они не могли отказать себе в удовольствии порасспрашивать бедного хлопчика о том, что ему видится и бластится. Даже рискуя заразиться от него...
Ребекке и Саре повезло - на их лепет просто не обратили внимания. Сироты Айсфилд были помещены в Нова-Краковский детский приют.
А Мефодий Щагин оказался одним из первых пациентов Специализированной психиатрической клиники при Медицинской Академии Марса Посполитого. Оттуда он при первой же возможности бежал. На восток - чтобы найти дядю Бена и Люську и доказать свою правоту. Был пойман, снова бежал - теперь уже на запад, и больше года бродяжил. Сначала по Воеводству, потом перешёл границу Небесной Провинции и там нашёл приют в иммигрантских трущобах Ханьяна. Оттуда с группой авантюристов отправился в неосвоенные территории Запада. В поисках мифических обнажений урановых руд они дошли почти до самого конца долины Маринер. Там их, подыхающих от голода, подобрала ареологическая экспедиция из Марсо-Фриско и на своей "блохе" доставила в Анисово ближайший к Ханьяну (и единственный к западу от Колдун-Горы) космопорт.
В Дальнем же Новгороде его уже, можно сказать, поджидал господин Волконогов. С недавно изданным (пока лишь на испанском и английском языках) романом Л.Саргассы и со своим глобальным планом возрождения России. И еле-еле Мефодий от этих его замыслов открестился, сумев доказать, что он, во-первых, не старший, а во-вторых, не вполне законный отпрыск светлого князя Василия Юрьевича. Кто же мог знать, что через девятнадцать лет в те же тенета попадет его двоюродный праправнук? Вероятность-то, если прикинуть, - ноль целых, запятая, тридцать три нуля... Или сколько там ныне людей на Земле и в Диаспоре, дважды помноженных на самих себя, а потом на квадрат количества поколений за двести лет, и поделенных на пять или семь сохранившихся чистых династий, не исключая негроидных и желтокожих?
20
Ребекке и Саре недавно исполнилось тринадцать (Воеводство Марс Посполитый живет по местному календарю), и Сара уже не мисс Айсфилд, а пани Ковак. В отличие от Бекки, она изредка пишет Мефодию. В письмах откровенно и многословно хвастается благосостоянием мужа (черная кредитная карточка, сливовый сад на западном склоне Сьерры, два доходных дома в Нова-Кракове и т.п.) и облично осуждает образ жизни своей беспутной сестренки, которая ударилась в политику и чуть не стала депутатом Сейма от Фракции национальных меньшинств. Но Карло Ксанфомалино, симпатичный и состоятельный лидер Фракции, кажется, положил на Ребеккиту свой черный с поволокой глаз и это обнадеживает Сару. Потому что вот уже сколько Сара живет в Нова-Кракове, но ни разу не видела, чтобы во время погрома пострадал итальянский дом. Даже бедный. Даже на окраине. Их никогда не трогают: все помнят, как двадцать четыре года тому назад случайно сгорела будка обойщика Чиколо Чиколлини, а через три дня запылал весь Нова-Краков, и до сих пор туристы спрашивают, зачем это над зданием Сейма купол из гермостекла и почему он треснул. У Ребекки совсем не еврейское, а просто христианское имя, и она будет полная дура, если погонится за мандатом и упустит такую партию...
Короче говоря, Мефодий склонен полагать, что сестры Айсфилд счастливы - каждая по-своему. О своих экспериментах на Пустоши он им не сообщал и не намерен.
- Так это, значит, был эксперимент? - спросил я и указал на правый глаз Мефодия. - Я-то, дурак, грешил на опричников.
- Опричники были потом. - Мефодий потрогал кусочки пластыря на правой скуле. - Но это неважно. Они просто слегка перепутали: решили, что я - это ты.
- Ага... - сказал я.
- Угу, - сказал Мефодий. - Ещё вопросы есть? Или, всё-таки, по-порядку?
