— Тогда — пр-р-рошу!
Он выдал раскатистую эр и приправил ее жестом. То ли клоун, приглашающий в вертеп, то ли официант, зовущий на дегустацию.
Противно.
— Спасибо, — Галка вяло кивнула.
В душе было пусто. Вокруг было пусто. Пыльно. Серо. Муторно. И где-то над головой медленно сжималась тьма, объедая солнце.
— Что-то не так? — спросил Саша, пропустив ее вперед.
— А что-то так?
Нити занавески пропели свое дин-дон. Галка наощупь нашла стул и села. На белой с красным узором клеенчатой скатерти, подвинутая к краю, стояла пузатая фарфоровая чашка с отвратительными колокольчиками на стенках. Пальцы механически сомкнулись на тонкой дужке.
Пить или не пить? Вот в чем вопрос. Кто Моцарт, кто Сальери, донна Анна? Мавр сделал дело, можно уходить. На цыпочках, чтоб прах не потревожить Горацио, которого я знал. Да, славный Йорик, жуткая утрата, и не с кем стало вздрогнуть по душам, неведомое вновь стучится в двери, души, Отелло, странный сей порыв…
— Извини, — проклюнулось в ухо.
В правое или в левое? В каком ухе у меня жу…
Ах! Пощечина прилетела в щеку, и все сотряслось, сломалось, осыпалось, обрело цвета и замечательную резкость, наконец, плеснуло жаром в лицо.
Галка вскинулась. Не было даже слов, одно отупелое "Ы-ы-ы" дохло на языке. Что-то случилось? Ее ударили? Такое возможно?
Чашка взбрыкнула, брызнула чаем, по скатерти разлилось слабо-коричневое озерцо и закапало вниз, на пол. Кап-кап. Кап-кап. Темные пятнышки мимоходом прострочили от бедра к колену джинсовую ткань.
Ореховые глаза напротив моргнули и пропали, затем появились вновь, беспокойно и чуть смущенно вглядываясь.
— Ты как?
Галка качнулась, мотнула головой. Впрочем, неправильно. Не качнулась, это ее потрясли за плечи. А вот голова уже сама, сама, на безвольной шее. Тряпичная кукольная голова, надетая на пружинку.
Что со мной?
— Отпусти, — попросила Галка.
— Уже.
Пальцы на плечах разжались.
— Чай убежал, — сказала Галка.
— Это поправимо.
Чашка исчезла из ее руки, озерцо промокнула желтая салфетка, легко прошвырнувшись от края до края. Что-то холодное прижалось к щеке.
— Держи.
Галка послушно прижала пальцем льдисто-влажное нечто. Прынцик присел перед ней, виновато-серьезный, со спрятанной за спину рукой.
Той, что ударила.
— Извини еще раз.
— Как ты… Ты что, совсем? — тихо спросила Галка.
— Просто иногда вывести человека из стрессовой, закольцованной для него ситуации можно только насилием.
— А ты спец, да?
Прынцик улыбнулся.
— Нет, это всего лишь второй раз. А в первый я был вообще в качестве зрителя.
Он неуклюже двинул плечом.
Галка смотрела в его глаза, и они казались ей удивительно знакомыми. Серо-коричневые, с искорками. Где-то она встречала такие же. Но точно не у Шарыгина и прочих. И не у тех мальчишек на шине.
Шлепнулся на пол отлипший от щеки шматок мороженного мяса.
— Ну, что? — Саша деловито повернул ее голову в профиль. — Краснота почти сошла.
— Слушай, — сказала Галка, — хватит меня крутить тут!
— Вот это уже здоровые интонации! — обрадовался Прынцик, подбирая мясо. — А то мямлишь какую-то фигню.
— Какую фигню?
— Э-э… Мой славный Йорик, вздрогнем по душам…
Галка хлопнула ресницами.
— Мой славный? Так я вслух?
— Ну да, — подтвердил Саша. — Еще мавры какие-то.
Галка прыснула.
— Это Отелло.
— Не знаю, какой Отелло, но там и без него пурги хватало. В твоем подсознании какое-то столпотворение темных личностей.
— Чего-о?
Галка заржала в голос, потому что сердитая решительность, с которой выговаривал все это Прынцик, была уморительной.
Саша посмотрел на нее, поджав губы, отчего нос его сделался еще длиннее, но затем, поддаваясь ее смеху, захохотал сам.
Ох, Йорик, вздрогнем!
— Погоди… я уже не… могу…
Галка упала лбом на сгиб локтя и задышала в клеенку, усмиряя колотье в боку.
Черт, весело подумалось ей, так ведь недолго и влюби… Она испуганно замерла. Сегодня явно был день озарений, откровений, молний в голову и прочей экстрасенсорной ерунды. Показалось, остановилось время, окаменел Прынцик, завис, не падая, мясной шматок, оторвавшийся от Прынциковых пальцев. Одинокая капля, самоубийственно рванувшая было к полу, и та призадумалась, поблескивая в полосе отломившегося от лампочки света.
Из пустоты за спиной в пустоту впереди протянулся канат, поднырнул Галке под ноги, напружинился, одновременно с шелестом провалился под ним в тартарары пол, и оттуда потянулись отдающие фальшью горестные причитания. Голоса у причитающих были знакомые. Галка узнала Шарыгина и Пескова, наперебой сокрущающихся о покинутости и бесприютности, отдельным козлетоном блеял Казимирчик о восхитительном, беспримерном ужасе, скрипел о непонятливости Суворов, и кто-то еще бродил бесформенной тенью, потрясая исчерканными листами. "Билетики! Билетики не забываем!" — взмывал над ними пронзительный речитатив.
"Хочешь туда?" — спросили Галку.
"Не знаю," — сказала Галка.
"Честный ответ, — рассмеялся неизвестный голос. — Тогда не ври себе. Никогда не ври себе. Иди по канату и смотри не свались".
И Галка пошла.
Наверное, это было как с Ларисой Дмитриевной и Шен Де.
Фигуры бродили внизу. Что-то там двигалось, отсветы озаряли тьму. Приглядевшись, Галка обнаружила, что стена пропасти представляет из себя фоновый занавес из темной портьерной ткани. Иногда по занавесу пробегала дрожь и морщила складки, словно кто-то его поддергивал и поправлял. При более внимательном рассмотрении становилось видно, что откуда-то сверху вертикально тянутся тонкие тросики и на них раскачиваются у дна фанерные декорации, представляющие из себя улицы и дома, общественный транспорт, стены квартир, лестничные площадки, магазины и парки.
"Знаешь, что это за постановка?" — спросил голос.
"Нет".
Раскинув руки, Галка ловила зыбкое равновесие. Влево, вправо. Как тут еще вперед-то идти? Особенно, если задним умом (ха-ха!) понимаешь, что сидишь на стуле.
"Если ты упадешь, — прошептал голос, — ничего плохого не случится. Будешь также играть себя".
"Уйди, раздвоение!" — шикнула на него Галка.
Она переместила ногу на несколько сантиметров по канату, и тот тревожно загудел, завибрировал. Внизу забелели лица — Шарыгин и прочие заметили ее и теперь смотрели только вверх. "Галочка! Вы выглядите замечательно! Волшебно!" — пропел Алексей Янович. "Спускайся к нам, — поднял руки Григорий. — Мы поймаем!". "Постарайтесь упасть драматично, высокохудожественно, — посоветовал Суворов. — В конце концов, от этого зависит ваше дальнейшее участие в нашей скромной труппе".
