— Сын мой…
Оказывается, Чернозуб уснул. Но папа не оскорбился. Когда Чернозуб покидал бревенчатый папский дворец, у дверей он получил мешочек с золотыми монетами. «Плата за то, что я слушал», — подумал он, но затем осознал, что ему вручили деньги на дорогу. Ведь он совсем обеднел.
Он и сам пришел к этой мысли. Ханнеган-сити, как и Валана, бурлил. Улицы были заполнены людьми и лошадьми. Солдаты были демобилизованы, новые легаты вереницей направлялись на запад, земли Кузнечиков на севере были открыты для безродных и для тех бывших врагов Ханнегана, которые хотели отпраздновать новую мирную жизнь тем, что будут растить коров и холить пастбища.
Расставание было простым и легким. Чернозуб устал от городов, от старых друзей и врагов. Он устал от человечества и посему, пустив в ход деньги папы, купил себе осла, или, точнее, мула, и направился на север, прокладывая себе путь вдоль опушек, где леса встречались с равнинами.
Трава. С одной стороны нетронутые травянистые пространства тянулись до горизонта, а с другой — извилистые языки ее вторгались между приземистыми деревьями с черной корой. Невысокие горы Летучих Звезд полыхали кострами, но Чернозуб не знал, шли там торжества или похороны.
Он беспрепятственно миновал первый бревенчатый блокпост уродцев. Он надеялся, что Долина рожденных по ошибке примет его — так и случилось. Долина народа Уотчитаха, как она сейчас именовалась, представляла собой переплетение небольших лощин, во всех направлениях рассекавших пологие горы, получивших название Старого Зарка. Чернозуб двигался все дальше, пока не набрел на небольшую общину книжников и запоминателей, — Пост Кедра. Он обменял своего мула на г’тару, очень напоминавшую ту, что когда-то дал ему отец, и устроил себе жилье на горном склоне над аббатством, предлагая свои услуги как писца и учителя в обмен на еду.
Он нашел себе укрытие в пещере с каменным сводом, весьма походившую на ту, в которой когда-то жил Амен. Что было нелегко — эти пещеры на востоке были широкими и открытыми, как зев. Они спасали от дождя, некоторые — от холода, но ни одна из них не могла остановить бег времени.
Так Чернозуб Сент-Джордж жил тут и старился, читая молитвы и размышляя над Законом святого Лейбовица, который обрек его на жизнь в смирении, и он не без удивления понял, что в любом случае пришел бы к нему. Смирение было сестрой того глубокого одиночества, которое он берег в себе, одиночества, к которому он больше ничего не мог присовокупить. Опустошенность была столь же осязаемой, как и любовь. Хотя порой он ловил себя на том, что ночами возносит молитвы тому, кто, ответив на них, приведет к нему Эдрию. Чернозуб слышал о светловолосой женщине-привидении в монашеском одеянии, которая лечила людей в соседней долине. Местный священник называл ее ведьмой — порой она врачевала души, проклятые священником, и поэтому он боялся ее.
Чернозуб тоже нуждался в исцелении души, но не этого он боялся. Он боялся того отверстия под клитором, прорванного черным богом и белым богом, которые у него на глазах ехали в объятиях Дневной Девы, восседавшей на своем ослепительно белом муле. Или же это сделал для нее старый еврей. Стоило только перевалить через холм, за которым ждали его: там лежала дорога к Господу нашему Иисусу и ко всем святым — но Чернозуб был трусом. Порой он вскидывался в мгновенном восторге, думая об этом, но был не в силах скрыть свой позор от Святой Матери Дневной Девы Фуджис Гоу, которая из какого-то уголка сознания наблюдала за ним. Не упоминал он об этом и в своих ежегодных исповедях священнику аббатства Лейбовица, который навещал его каждый Великий четверг. Как ему предписывал аббат, священник каждый раз хотел омыть ноги Нимми, но отшельник отказывался.
— Ты не признаешь, что живешь в бедности и убожестве? Не является это твоим грехом гордыни?
Вздохнув, Чернозуб согласился, чтобы священник омыл ему ноги и причастил его.
Несколько раз он, как советовал Амен Спеклберд, предавал Иисуса, когда Спаситель становился для него поводом для прегрешения, но Чернозуб всегда возвращался к нему, и ему казалось, что так поступал и Спаситель. Но не запоздал ли ты, Господь?
Каждый день он по три часа учил тринадцать местных ребятишек разного возраста читать и писать на их родном диалекте; кроме того, он немного учил их музыке и, к недоверию родителей, рассказывал кое-что о географии континента, а также то, что он знал об истории мира и падении Magna Civitas. Некоторые ребята верили ему, а другие — своим родителям, но, пусть даже отцы и матери подсмеивались над отшельником, они приносили ему еду как плату за обучение грамоте своих пострелят, чинили одежду, снабжали его теплыми одеялами, а порой, когда он недомогал, дарили бурдюк вина.
Открываясь в одиночестве, Чернозуб познавал самого себя. Порой открытость души принимала в себя восторг божественного озарения, но куда чаще этого не случалось. Он решил прекратить открывать душу для Бога. Именно это и советовал Майстер Экхардт — впасть в такую бедность, чтобы Богу не было места поместиться. Но нужно ли ему такое место? Он и так пребывает всюду. Вот и все.
Но Чернозуб не считал себя религиозным человеком. Он не знал, является Бог Отцом или же Творцом земли и неба и всего сущего, видимого и невидимого. Он не мог понять, что это значит, разве что Бог сам предстанет перед ним в пылающем кусте, но Он никогда этим не утруждался; никогда Он не сказал ему: «Чернозуб, я твой Отец Вседержитель, и это Я создал землю, которой касаются твои колени и небо, под которым ты стоишь на коленях».
«Пусть те, кто получает новое одеяние, тут же неизменно возвращают старое, чтобы его могли надеть бедняки».
Устав ордена св. Бенедикта, глава 55.
Сразу же за горой, под которой стоял Пост Кедра, размещался монастырь, где жила монахиня, известная под именем сестры Клер. Как-то утром ее разбудило одно из свойственных ей предчувствий, и она поняла, что отшельник, который жил в соседней долине, мертв. Она знала о нем вот уже много лет, но решила оставить его в покое, зная все тяготы пути, который он совершил. Никто не поведал ей о его кончине, никто, кроме нее самой, об этом еще не знал, да и она узнала только в силу какого-то чувства — в нем не было радости, но не было и печали, — которое не покидало ее. Она ждала этого ощущения. Отшельник оставил по себе след в этом мире, которому будет не хватать его.
С разрешения аббатиссы сестра Клер взяла с собой ломоть хлеба, немного сыра и, подумав, мышку, только что прихлопнутую мышеловкой на кухне. По крутой нехоженой тропе он пошла к Посту Кедра. В дальнем конце долины, рядом с монастырем, она нашла узкую тропку, что вела к сухой пещере — сестра Клер знала, где та должна быть.
