— Этого не может быть! — воскликнул Андрей.
— Эге-гей! — Михай отпустил весло и поднял руку, приветствуя их. — Доброе утро!
— Что там? — спросила Лидочка.
— Я потом тебе дам, — сказал Андрей. — Я сам еще не понимаю.
Он спешил дочитать, прежде чем Михай достигнет берега. Он понимал, что в письме могут заключаться сведения, которые заставят его изменить планы и, может быть, даже отложить отъезд из Батума. Лидочка тоже ощутила эту опасность — кожей ощутила. Но не знала, как бы сжечь, пустить по ветру это зловещее письмо.
Не время и не место рассказывать сейчас, как мне это удалось и как мне способствовал в этом ливень, отогнавший под крышу бдительных часовых. Не спеши рвать письмо и осуждать меня. Ты беседуешь с мертвым человеком, которому все равно, что ты о чем думаешь. Но если в тебе осталась малая толика объективности, ты признаешь, что ценности (а их число невелико), бывшие в гробу, достались бы корыстному Авдееву и, вернее всего, даже без гибели «Измаила» до музея не добрались. Больших мерзавцев и жуликов, чем чета Авдеевых, я не видел. Но «Измаил» погиб, и с ним погибло все экспедиционное имущество. И все ее трофеи. Спасен был лишь мой чемодан, в чем ты принимал деятельное участие.
— Андрей!
Тот отмахнулся:
— Сейчас, одну минуту!
За неблагородным занятием спасения погребения от корыстного Авдеева меня застал один человек. Не важно кто. Мне надо было его убить. Я же от него откупился. Теперь я буду до конца моих дней ждать, когда он проговорится Аспасии или Рефику, а может, гражданину Метелкину. Не столь важно кому. И раз ты читаешь это письмо, дружище, значит, он уже проговорился.
Я спешу кончить письмо. Надеюсь, что у меня еще будет возможность написать продолжение или даже вместе с тобой когда-нибудь посмеяться над моими страхами. Но запомни, что чемодан я оставил сестре. Там некоторые из находок, не представляющие финансового, но имеющие исторический интерес. Там же научное описание погребения. Может пригодиться. Остальная часть ценностей мною спрятана надежно. Ты получишь о том сообщение — этому же письму я не могу доверить столь много и подвергнуть опасности твою дурацкую жизнь, мой друг.
По натуре я не вор, но мне надоела бедность — она унизительна.
— Андрей, чего не встречаешь!
— Сейчас!
Твой: Москва, Почтамт, до востребования. Иван Покровский.
Андрей сложил письмо и спрягал в карман. Он вернул способность видеть и слышать окружающее. Михай Попеску уже вытащил нос ялика на гальку. Отар Ахвледиани передавал ему чемодан.
— Что случилось? — спросил Михай. — На тебе лица нет!
— Все в порядке!
— Мы уезжаем? — спросила Лидочка, страшась услышать отрицательный ответ.
— Разумеется, мы уезжаем, — сказал Андрей. — Я тебе потом дам почитать.
— Я понимаю!
Лидочка расцеловалась с мадам Ахвледиани. Отар сам поставил бутыль в ялик. Михай поглядел на нее с уважением и сказал:
— Теперь мы наверняка промахнемся мимо Крыма.
Лидочка прочла письмо, когда фелюга уже шла к Крыму и кавказский берег скрылся из глаз.
— Как это гадко, — сказала она, возвращая письмо.
— Он умер. Его убили. Наказание страшнее, чем проступок.
— Чемодан остался у сестры?
— Дом сгорел. Или сестра увезла чемодан с собой, или он погиб вместе с домом.
— А что будет дальше?
— А дальше я зайду в Москве на почтамт, — сказал Андрей.
— Зачем?
— Потому что Иван просил меня об этом.
— Объясни. — Лидочка насупила брови.
— Прочти последнюю строку письма.
— Ты думаешь, это намек?
— Да, я так думаю.
— Мне не хочется, чтобы ты с этим связывался.
— Я не хотел бы, чтобы все погибло.
Михай высунул голову из люка и закричал:
— Чай пить будете, голуби?
— Спасибо, сейчас идем.
Глава 6
Октябрь — декабрь 1917 г
25 октября, в ночь, в России совершалась революция. Нынче известно, что она победила. В те часы об этом никто не знал.
Без двадцати одиннадцать меньшевик Дан открыл заседание 2-го съезда Советов.
Одного из лидеров большевиков Владимира Ульянова (Ленина) на съезде не было — он прятался в небольшой комнате рядом с залом заседаний. Кто-то принес матрас и подушки — видно, предполагалось, что там будут спать дежурные. Ленин бегал по комнате, подходил к двери, приоткрывал ее, заглядывал в пустой коридор, прислушивался, напрягая слух, к далеким звукам, доносившимся из зала. Он хотел быть сейчас там, но в то же время полагал, что больше нужен партии живым, — ведь неизвестно, чем кончится переворот. В случае поражения снова предстоит эмиграция.
Все важные центры Петрограда уже были заняты большевиками, лишь в Зимнем дворце под ничтожной охраной из трехсот юнкеров и женщин-ударниц продолжало держаться Временное правительство. Силы большевиков, стянутые к Зимнему, многократно превышали силы тех, кто его оборонял, но командовали штурмом весьма неопытные в проведении революций молодые люди, а отсутствие разведки порождало среди остановившихся на почтительном расстоянии от дворца солдат и красногвардейцев слухи о мощных и несокрушимых силах защитников Временного правительства. Как известно, революционные штурмы побеждают лишь тогда, когда превосходство революционеров исчисляется в сотни раз. Так было со штурмом Бастилии и с убийством Юлия Цезаря. Революционеры отважны, только когда видят вокруг себя значительную и грозную дружественную толпу. Во всех иных ситуациях они скрываются за баррикады, дожидаясь, когда каратели возьмут эти баррикады штурмом. Само возведение баррикад — яркое свидетельство поражения.
Владимир Ильич Ленин таился в пустой комнате, ожидая, когда из зала забежит кто-либо из его соратников и поделится впечатлениями о ходе съезда.
Чем кончится съезд, было трудно предсказать, несмотря на то что большинство делегатов на нем поддерживало большевиков. Но это совсем не означало, что за большевиками большинство в стране, тем более подавляющее большинство. И меньшевики, а также социалисты-революционеры, которые были в меньшинстве, вовсе не были таковыми в стране.
Все еще напуганный корниловским мятежом, которого он не предусмотрел и не смог заранее должным образом оценить, Ленин вопреки своей склонности к чистоте партийных рядов и лишь тактическим соглашениям с иными силами, которые нужно немедленно разрывать, как только к тому есть возможность — власть не делится! — незадолго до переворота выступил с призывом к объединению всех демократических сил в России. Он писал так: «Исключительно союз большевиков с эсерами и меньшевиками, исключительно немедленный переход всей власти к Советам, сделал бы гражданскую войну в России невозможной. Ибо против такого союза… никакая буржуазией начатая война немыслима, такая «война» не дошла бы до одного сражения».
