– Перестреляют, говоришь. Много про шавеларов знаешь, да? Сколько воинов каган собрать может, каким оружием воевать будут?
– Да нет вообще-то, – смутился Семён. – Но, глядя на ваш уклад, могу представить.
– А не знаешь, так слушай. Давно было дело – лет двенадцать назад, я всего второй узелок на голове завязал, а волос бы на тысячу хватило. У шавеларов уже плохо дела шли, стойбища пустеть начали. А у пограничного с А-Шавели каганата наоборот – хорошо шли. Каган-то Нархат великий воин был, каганат Шалиха захватил, кагана Махта данью обложил. Воинов много у Нархата стало, все сильные, удалые. И повадились его воины в А-Шавели набегать. Многие пропадали, стало быть, шавеларам попались, некоторые, никого не встретив, возвращались. А некоторым удача выпадала – на покинутое стойбище набредали. Они, хоть и покинутые, а вещи там оставались всякие – хорошие, добрые вещи. Дорогие вещи.
Вот однажды сотник Иршан решил счастья попытать, четыре дня со своей сотней ходил по лесу, ничего не нашёл. А на пятый заметили трёх детёнышей шавеларских. Долго следили за ними, убедились – одни котята, без взрослых. Загорелся Иршан – никто никогда о рабе-шавеларе и не слышал, захватить и продать – всей сотне на всю жизнь хватит и внукам останется. Шустрые котята оказались – полтора десятка нархатинцев положили. Да и не довёз всех Иршан – один в первую же ночь удавился, второй в дороге зачах. Самого маленького только довёз Иршан и не прогадал – сам Нархат отвалил ему столько, что сотник бы и за десять разграбленных стойбищ не выручил. Хотя маленький всё равно помер скоро, как его Нархат ни лелеял.
А потом беда пришла – прискакал к Нархату гонец и говорит: «Вышли шавелары из лесов, всех убивают, уже два города пожгли». Только не жгли шавелары городов – я сам был в одном из них, был и удивлялся: стоял город – нет города. Как из песка построен был и расползся-растёкся под дождём будто. Только бугорки остались – вот дом стоял, вот стена была, вот коней развалившиеся статуи, а вот человек был. Ну Нархат ничего не боялся, а что ему бояться – такого, как у него, войска тогда ни у кого не было. Ханом Нархат стать собирался. Вот собрал Нархат воинов – пятнадцать тысяч одних нукеров под его руку встало и простых воинов без счёта. Увёл Нархат своё войско, в столице сына оставил – Сарахета.
День ждёт Сарахет гонца, десять дней ждёт, двадцать – нет вестей от Нархата. Послал Сарахет разведчиков. Вернулись разведчики, быстро вернулись. И рассказали, что лежат в поле доспехи и оружие, оплавленные-обугленные, и полю тому конца не видно. И это всё, что осталось от Нархата с войском, потому что людей на том поле нет ни одного – один пепел чёрный внутри доспехов. И ещё два города грязью расплываются. И стойбищ с десяток. Ай, испугался Сарахет, ай забегал! На помощь звать начал, новое войско собирать. Всю казну раздал, завоёванные отцом земли вернул, своего каганата две трети раздарил – собрал новое войско, больше колдунов собирал, четыре сотни набрал и пятую, неполную.
Каганы, Сарахетом задобренные, шавеларами запуганные, соборное войско собрали – тридцать семь тысяч нукеров собралось, когда шавелары к столице вышли. Видно стало, что побил их Нархат, но мало побил. Совсем-совсем мало побил. Но всё ж разбили тогда шавеларов, всех убили. От войска каганов половина осталась – битая-перебитая. Да и та бы не осталась, если бы не колдуны Сарахетовы, эти почти все полегли.
Тут страшно каганам стало, разбежались каганы по домам, попрятались – ждать стали. Два года ждали – не вышли больше шавелары из лесов. Каганы потихоньку остаток Сарахетового каганата растерзали, самого Сарахета прирезали и стали жить по-старому. Только к лесам теперь и на полёт стрелы никто не подходит. Хорошая история? А теперь готовься бояться. Знаешь, сколько всего шавеларов из лесов выходили? Девять троек!
– Не понял, – удивился Семён, – а в тройке сколько человек?
– Сколько может быть в тройке человек? Три.
Семён погрузился в раздумья. Татарина же собственный рассказ привёл в меланхоличное настроение, и он, неимоверно фальшивя, затянул заунывную песню, к счастью негромко.
Так ехали до вечера: Семён молчал, Татарин то пел песни себе под нос, то так же под нос рассказывал нравоучительные истории и эпизоды из жизни героев прошлого.
Заночевали прямо под открытым небом – с лошадей были сняты и развёрнуты тюки, оказавшиеся чем-то вроде войлочных одеял. Перед тем как улечься самому, Татарин связал Семёну ноги тонким шнуром, оставив длинный конец, и только после этого развязал Семёну руки. Протянул остаток шнура к своему месту, завернулся в одеяло и вроде бы задремал. Семён последовал его примеру, но спать не собирался. Выждав около часа, Семён откинул одеяло и, стараясь не потревожить сигнальный шнур, принялся разбираться с верёвкой. Путы оказались неожиданно надёжными: шнур был прочен, как стальной трос, и при этом пластичен, как любая верёвка. Повозившись минут десять и так и не порвав даже отдельного волокна, Семён принялся за узел. С узлом он возился с полчаса, пока не сломал ноготь и, засунув пострадавший палец в рот, не услышал сдавленное хихиканье. Семён обернулся и увидел поблёскивающие из-под края одеяла глаза. Татарин не спал, но за сохранность своего приобретения нимало не беспокоился, и это огорчило Семёна больше всего. Поэтому он бесплодные попытки забросил и провалился в сон.
Проснувшись от холода часа за два до рассвета, Семён ещё раз попытался освободиться. Напрягая ноги и пытаясь перекрутить верёвку, он добился только того, что шнур глубоко врезался в кожу. Разъярённый Семён медленно двинулся к похитителю, но не успел он сползти со своего одеяла, как Татарин открыл глаза и уставился на Семёна внимательным злым взглядом. Семён моментально увял: несмотря на явное превосходство в весе, в честной схватке Семёну не светило ровным счётом ничего, и он это понимал.
Поднялись вскоре после восхода солнца. Татарин легко и быстро развязал так и не поддавшийся Семёну узел, недовольно поцокал языком, глядя на следы от шнура. Семён взгромоздился на «свою» лошадь и застонал: отбитый за вчерашний день зад и натёртые ноги тут же немилосердно заболели.
– Терпи-терпи, мало осталось, скоро приедем, – утешил его похититель.
Семёну эта новость, однако, облегчения не принесла ни малейшего. Связывать его Татарин не стал, но Семён понимал, что это немногое меняет – ускакать он всё равно никуда не сможет. Семён уже надумал при удобном моменте броситься на этого мелкого разбойника, свалить с лошади, а там – будь что будет. Глядишь, повезёт и злыдень при падении свернёт себе шею. Но удобного момента всё не представлялось и не представлялось. А потом стало поздно – они выехали на дорогу.
