— Старший инспектор на связи.
— Глубокоуважаемый К.Б.О.С.! Прошу вашего разрешения немедленно вступить в контакт с подопечным мне Изгнанником!
— Чем вызвана ваша просьба, глубокоуважаемый Куратор?
— Мой подопечный стоит на грани неверного решения.
— Насколько мне известно, ваш подопечный вообще не принял ни одного верного решения за все время своей ссылки. Я прекрасно помню, сколько беспокойств, например, доставляли нам его превращения.
— Сейчас ситуация обострена, К.Б.О.С. Изгнанник принял ложную информацию… вернее, неправильно воспринял… Словом, от его поведения сейчас зависит его дальнейшее существование на Земле.
— До которого срока прекращены контакты? Если не ошибаюсь, вина в этом была ваша, вы опять разгласили секретную информацию?
— У вас прекрасная память. А контакты прекращены до 7 июля 1988 года, время земное.
— Ясно, что земное. На Делаварии, по счастью, не бывает июля. Так… но ведь это всего лишь три дня на Земле! Стоит ли беспокоиться? Издавать новый приказ? Ничего не случится за такое небольшое время с вашим Изгнанником!
— Но послушайте, К.Б.О.С.!..
— Сеанс связи окончен! Сеанс окончен! Сеанс…
* * *
Егор украдкой выглянул из-за стеллажа с лабораторной посудой. Почему осторожно, он и сам не знал, но, посмотрев на Антонова, увидел, что и тот насторожился и даже приложил палец к губам…
Там, у дверей, кто-то ходил. Вот зашуршали бумаги. Проехал по полу стул. И снова стало тихо…
Егор неслышно вышел из-за стеллажа и чуть не ахнул: у стола, сгорбившись, уткнув лицо в ладони, сидела Наташа.
Егор и Антонов переглянулись. Ее надо было окликнуть, но им почему-то стало страшно неловко. Антонов на цыпочках двинулся к двери, высоко поднимая худые колени. Егор не выдержал и прыснул. Антонов застыл на одной ноге.
Наташа подняла голову и посмотрела на Егора измученными глазами. Потом опять закрыла лицо руками и расплакалась.
Антонов и Егор ошалело смотрели друг на друга. Слова не шли с языка. «Что случилось? Может быть, ей угрожали Дубов и Голавлев?» — мелькнуло в голове Егора, а Антонов подошел к Наташе и сделал движение, будто хотел погладить ее по голове. Но вдруг он отдернул руку, и лицо его прояснилось.
— Ну и как же зовут тебя? — спросил он ласково.
Наташа всхлипнула.
— А как же того парня зовут, по ком сердце твое болит?
Наташа замерла.
— Неужто он тебя, такую пригожую, нелюбовью мучает? Если так — каменное у него сердце, стеклянные глаза!
Наташа подняла голову. Егор тяжело вздохнул. Если бы женщины знали, до чего мешают слезы их красоте, они не плакали бы никогда!
— Иван, — наконец сказала Наташа.
— Ассистент Юлии? — догадался Антонов. — Хороший парень!
«Интересное дело, — подумал Егор. — Мне и в голову не приходило, что Наташа в него влюблена».
Да, а как это бывает у нормальных людей? У тех, чья любовь не обречена заранее на разлуку? Кто не мучает друг друга с первого дня? Вот он любил Юлию всегда, а думал, что… Был только один раз, когда догадка об истинном постучала в его сердце. Они втроем — Юлия, Егор и Никифоров — поехали в командировку в маленький городок, где находился филиал Института. Городок был славен церквами и музеями, поэтому, конечно, все свободное время они ходили по этим церквам и музеям. Вернее сказать, их туда водила Юлия. Никифоров всегда делал то, что она хотела, а Егор изнемогал от злости, но не противоречил, И вот в каком-то зале, пустом по причине буднего дня, склонившись над витриной с тяжелыми старинными украшениями, услышал Егор разговор двух хранительниц.
— Погляди, не отломали сызнова пальчик у плакальщицы? — спросила одна, и вторая, со всей серьезностью ответив: «Сейчас погляжу», засеменила к стоявшей у входа древней фигуре женщины, воздевшей руки горе.
— На месте пока!
— Ну и слава Богу.
Хранительницы казались столь же древними, как эта статуя. Егор улыбнулся, и вдруг из-за стенда вышла Юлия.
— Кто же ей палец ломал? — встревоженно спросила она.
— Да мало ль кто? — обрадовались хранительницы возможности поговорить. — Шел какой-нито шалопай да схватился. Спаси Бог, что реставраторша у нас мастеровитая, и не углядите, пожалуй, который пальчик был отломанный.
Юлия приглядывалась к руке плакальщицы. Егор не сдержал любопытства и тоже подошел.
— Я не вижу, — призналась Юлия. — А вы?
— И я не вижу…
— Вот же, вот, — шепотом подсказала одна старушка, с мягким седым узелком на затылке, а вторая, коротко стриженная, с гребенкой в сивых волосах, торжественно провозгласила:
— Указательный на левой руке!
— Даже не заметно! — горячо сказала Юлия.
— Абсолютно, — согласился Егор.
Похоже, старушки были польщены.
— А во втором этаже статуя Венеры стоит, так ей третьего дни кто-то яблочко в руку положил! — сообщила седенькая хранительница.
— Неужели? — почему-то обрадовалась Юлия.
Вторая тоже не осталась в стороне:
— А в зале XVII века деревянный старец (она произнесла это слово с ударением на «е») стоит с протянутой рукой. И каждый вечер после закрытия у него из ладони копеечки вынимают. Кто ни пройдет, всяк подаст Христа ради.
Юлия покачала головой. Ее глаза светились, сияла улыбка. И Егор улыбнулся в ответ — впервые в жизни улыбнулся ей! — и растерялся от этого, и сказал:
— До чего же тут хорошо!
Мягкий свет лился с потолка и белых стен.
— Конечно, — гордо сказали хранительницы, — тут ведь Красота.
— Господи, как чудесно здесь работать, правда? Годы уходят, а Красота остается, — задумчиво молвила Юлия.
— А вы как выйдете на пенсию, так и приходите к нам служить, — очень серьезно предложила та, что с гребенкой.
— Да, на пару и приходите, — ласково сказала другая, глядя то на Егора, то на Юлию…
…Сегодня ночью они вспоминали об этом, и Юлия сказала:
— Ты весь светился тогда, и волосы, и глаза, и улыбка твоя светилась!
Да. Но почему они тогда ничего не сказали друг другу? А теперь поздно! Да и не нужно.
Егор почувствовал, что вот сейчас тоже уткнется лицом в ладони, как Наташа… Хотя нет, она уже не плакала, а о чем-то тихо рассказывала Антонову. И тот вдруг выпалил:
— Нет, это невыносимо! Егор, неужели у вас здесь нет никакого средства, среди всех этих трав?
— Чего? — не понял Егор.
— Приворотного зелья! — отчеканил Антонов. — Неужели мы так и будем стоять и смотреть на это удручающее зрелище? — Он кивнул на Наташу, в глазах которой опять собрались слезы. — Вот это не подойдет? — склонился он к высокому синецветному журавельнику.
