— Где ты ее взял?
— На церковном дворе.
— Храм обокрал, подлец. Не дам швабру.
Андрюша входит в окно, выходит в дверь, не защелкивая замок. Относит лестницу на место, возвращается. Я проваливаюсь обратно в прерванный сон, успеваю спросить:
— Других способов проникать в мой дом не нашел?
— Уже поздно, звонить неудобно.
— Заботливый какой, напугал до смерти.
На этом закончился наш самый длинный за все время знакомства диалог. Я уснула. Утром нашла Андрюшу на полу у своей кровати. Он спал, завернувшись в плед. Спал, глаза закрыты. Свет все равно шел от него. Сияние.
Его любовь не смыкала глаз. У нее бессонница, при которой не нужны таблетки. Милостив Бог.
Привет отцу!
— Фамилия ваша? А отчество? Да? Вы Василию Александровичу дочкой приходитесь? Правда? Я его с тех пор не видел, как он из совхоза ушел. Теперь на заводе директором?
За окнами директорского кабинета — ранняя осень. День, как медом налитые соты. Яблоками пахнет. За столом директорского кабинета сам директор. Крепкий, смуглый, энергичный. Я у него по делу. Проверяю жалобу. На него, на директора. Отца моего он знает по совместной работе. Встречались на совещаниях в тресте. Когда отец тоже был директором совхоза.
Спросил, а сам смотрит сбоку, как птица. Притворяется или правда не знает?
— Нет, не на заводе, не директором. На водокачке, слесарем.
— ???
Видать, правда, не знал. Поперхнулся, закашлялся.
— А где?
— Что где? Водокачка? В совхозе, в том же. Родители ведь там живут, у них дом.
Директор кладет на стол сжатые в кулаки руки, опускает голову.
— Извините.
Порядочный человек попался. Не хочет причинять боль. И все-таки не может удержаться еще от одного вопроса:
— А как же, за что?
— За управление автомобилем в нетрезвом состоянии.
Я заученно повторяю формулировку бюро, на котором отца освободили от должности и попросили из партии.
— Трезвенники, ити их мать, — комментирует директор и опять спрашивает: — Прежний или новый уже постарался?
— Новый, на первом же бюро.
— Эх… — с языка директора готово сорваться еще что-нибудь непечатное, но он сдерживается.
…Нынешний секретарь райкома впервые появился в нашем доме, когда еще занимал должность председателя колхоза. У отца был юбилей. Его приехали поздравить тогдашние райкомовцы, были еще гости. Председатель соседнего колхоза, кажется, приглашен не был. Но явился. С розами. С молодой женой, красавицей. Сам молодой и статный. Он недавно был избран на должность. Старался войти в «круг».
Очень старался. Мы забавлялись, глядя, как он летит к машине секретаря, чтобы распахнуть дверцу перед «первым». Когда сам стал «первым», не простил бывшему своего же давнишнего пресмыкательства. И тем., кто забавлялся, не простил.
Все правильно. Управление автомобилем в нетрезвом состоянии было. И не было умения распахивать дверцу. Умения «делать дела» самому и не мешать тем, кто их делал. Не хватило даже ума перед бюро зайти покаяться, попросить соломки подостлать. И после бюро работы попросить.
Новый «первый» оказался жутко принципиальным, страсть каким перестроечным, и батя приземлился на водокачке.
Пришлось заново учиться жить. Приобретать инстинкт добытчика, который начисто пропадает у руководящих работников. Ходить пешком, пользоваться муниципальным транспортом. Стоять в очереди за картошкой и водкой.
Но это не беда. Даже не полбеды. Телефон замолчал. Дом опустел. Люди, которые не могли прожить без отца и часа, прекрасно жили, напрочь забыв о его существовании.
А недавно мне позвонили из издательства. Редакторша вкрадчиво ворковала:
— Знаете, мы готовим сборник. Очень актуальный. О прорабах перестройки. Напишите очерк.
— Ваше издательство уже вошло в историю, не напечатав мою прозу.
— О, мне говорили, что вы очень остроумная. Но я серьезно. Платим хорошо, соглашайтесь. Например, о секретаре райкома. Новом. Вы же его знаете. О нем такие хорошие отзывы. Человек перестройки.
— Вот именно.
— Вы что же, против перестройки? Не верите?
— Я, как и весь советский народ, конечно, верю. Слушайте, а о героях-пионерах ваше издательство не готовит? Я могла бы о Павлике Морозове, например.
— Господи, при чем здесь это? И потом, этот пионер сейчас как-то неактуален, кажется.
— Вы не правы. Этот пионер — герой на все времена.
Не договорились. Редакторша осталась сильно недовольна мной. Ничего, найдет себе автора. Напишут про этого прораба. Про крутые дела его.
Автору никогда не увидеть, как идет на свой водокачечный пост жертва прораба. По тем самым улицам, по которым мчала его директорская «Волга». Сельчане здороваются с ним. Кто злорадно, кто сочувственно, кто запросто, по-соседски. Люди разные, как их «здрасьте». Люди сложные, как отношения между ними.
Батя мой качает воду. Внука нянчит. Виноград растит во дворе. Ему до пенсии еще четыре года. Есть время жизни учиться.
…Жалобу на директора я разобрала. Зря писали, доброхоты. Прав оказался директор, смело внедряя арендный подряд. Молодец, одним словом. Прощаясь, сказал:
— Привет отцу от меня. Думаю, помнит. Конечно, передам, теперь ему редко приветы шлют. Он обрадуется, но виду не подаст. Опросит:
— Это какой же? Из Советского района? Помню, как же! Спасибо.
Сунет свежий «Огонек» под мышку и пойдет на свой пост. Воду качать и читать разоблачения Кобы. Очень отец его не любит. Большеусого этого.
Праздничное утро.
Прямо у подъезда — машина с бочкой. Из таких улицы поливают. Нашу улицу моет только дождь, что бы тут делать водовозке? В кабине рядом с шофером — милиционер. Вовсе странно. Машина стоит, милиционер сидит…
Возле универмага — огромный грузовик. Тоже с цистерной. На ней надпись «Молоко». В кабине — два милиционера. Сидят, никуда не торопятся, молочные братья. Меня оглядели пристально и подозрительно.
Дальше продвигаюсь. На каждом шагу люди в милицейской форме. Или без формы, но с красными повязками на рукавах.
Ветер флаги полощет, солнышко светит. Праздник. День Конституции. Усиленные наряды милиции и их добровольные помощники выпущены на улицы города, чтобы охранять праздник от возможных акций крымских татар, которые хотят жить в Крыму.
Моя азиатская рожа вызывает повышенный интерес у представителей власти, находящихся на боевом посту.
А я иду себе спокойно к вокзалу. Мне противно почему-то. Сама я тоже не понимаю, почему для парня, родившегося где-нибудь под Ташкентом, Крым — родина, а для меня, родившейся здесь, этот же полуостров — чужая сторона. Но и не понимаю, почему этому парню нельзя жить здесь, если он хочет, почему нужно загораживать улицу грузовиками, стягивать милицию из соседних областей, дабы не пустить этого парня и ему подобных на площадь, где они хотят заявить о своем желании жить здесь.
