Всю ночь меня мучали кошмары. Мне снился Микита. Вот он, сам того не ожидая, попал на несколько тысяч лет вперед. Земля неузнаваема. Среди полупрозрачных светящихся конструкций, назначения которых я никак не мог понять, бродят такие же полупрозрачные люди. Они хватают бедного Микита и тащут его в зоопарк, как диковинное животное. Микита мечется в шарообразной клетке и вопит: «Диагноз! Диагноз! Я же нормальный!..» Потом картина менялась. Мне снился детский игрушечный самолетик, а на нем — бледный, перепуганный Микита. Самолетик повисает над лесом древовидных папоротников, потом падает вниз, прямо в пасть гигантозавра. Проклятая резинка раскрутилась куда-то не туда: Микита угодил в далекое прошлое…
Утром я не пошел на работу. Встал ни свет ни заря и отправился к обрыву. Я опустился на траву и стал ждать, поглядывая на часы. Со времени запуска машины прошли сутки. И вдруг… на поляне появился клубок серого тумана. Он вертелся и прыгал с сумасшедшей скоростью. Потом вращение замедлилось, проступили очертания машины. Наконец она остановилась, крышка открылась, алюминиевые тазики звякнули очень по-будничному, каким-то домашним, кухонным звуком, и из люка показалась взъерошенная голова Микита.
Я протер глаза. Он выглядел усталым. Одежда его была испачкана и словно обсыпана мукой.
Я бросился к нему.
— Ну, как? Где ты был? В прошлом или в будущем?
— Успех, — коротко бросил Микита, но лицо его не выражало особой радости. — Преодолел отрезок в восемнадцать лет. Но в будущее не попал. Был в прошлом. Послевоенное время. Ничего хорошего. Жрать нечего. Тьфу ты, дерьмо! Вот если бы на восемнадцать лет вперед…
— Да ладно, не падай духом! Это же великолепно! Пошли домой, мне не терпится узнать все подробности.
По словам Микита, машина времени материализовалась на том же самом месте, откуда стартовала. Он увидел засохший бурьян над обрывом. Храм. Точно такой же, как сейчас. Но улицы, тянувшиеся у подножия холма, представляли собой сплошные развалины. Среди руин уныло высились бараки, кое-как слепленные из кровельного железа. Между ними сновали люди, неопрятные, закутанные в лохмотья.
Микита пошел на ближайшую железнодорожную станцию. Достал кошелек, хотел купить газету. Бумажные деньги — несколько тысяч иен — почему-то превратились в порошок.
— Понимаешь, — сказал мне Микита, — с бумагой вообще произошло что-то странное. Вся бумага пропала. Очевидно, из-за обратного движения по временной шкале.
Ну, вот… Тогда он протянул газетчице монету. Но она посмотрела на него как-то странно.
— Что это у вас за деньги? Сто иен? Сроду не видела таких денег…
Он поспешно убрался. Но успел заметить дату на газете — 26 марта 21-го года правления императора Сева.[3]
Около станции шла бойкая торговля. Торговали вареным бататом, сушеной картошкой, земляными орехами, рисовыми лепешками и другой немудреной снедью. Тут же предлагали солдатские нитяные перчатки, грубые носки, старые кастрюли, чугунные котелки. Внезапно Микита осенило. Он поспешно вернулся к машине и взял несколько банок консервов. Расставил их у обочины дороги. Консервы тут же раскупили. Он получил несколько ассигнаций — новых, с изображением парламента, и старых, с наклейкой в углу — свидетельством их неподдельности. Значит, только что произошла девальвация. Микита купил билет на электричку и отправился осматривать город и его окрестности. На одной из станций его здорово обсыпали ДДТ — эпидемия брюшного тифа…
Микита протянул мне пару ассигнаций.
— Вот смотри. Специально оставил, чтобы ты удостоверился.
— Вижу. Я их хорошо помню. Только как же так… ты ведь сказал, что бумага разрушается?
— Да, но только когда едешь туда. А на обратном пути ничего не произошло. Видишь, вот это тоже уцелело.
Он протянул мне пакет, склеенный из старой газеты. В нем завалялся ломтик сушеной картошки. Я увидел дату — 21-й год правления императора Сева.
Это меня окончательно сразило. Мы с Микита забыли обо всем на свете. Я бросил работу и тоже совершил несколько путешествий по времени. А Микита только и делал, что катался на своей машине. Однако результаты были не очень утешительными. Выяснилось следующее.
Наша машина времени могла совершать путешествия только в прошлое. Попасть в будущее не удавалось. Предел передвижений в прошлое тоже был ограничен: он не выходил за рамки февраля 1946 года — февраля 1947 года. И даже в пределах этого отрезка мы не могли диктовать машине точную дату. Один бог знал, в какой месяц и какое число мы попадем.
Когда мы стартовали, бумага неизменно разрушалась. Зато на обратном пути ни бумага, ни прочие вещи не претерпевали никаких изменений.
Машина времени, попав в прошлое, оставалась там около двадцати четырех часов, потом делала скачок назад. Значит, надо было успеть сесть в машину, иначе существовала опасность навсегда остаться в прошлом. Попытка попасть из прошлого 1946–1947 года — в еще более отдаленное прошлое тоже не увенчалась успехом.
Конечно, хорошо бы раздобыть денег и построить другую, более маневренную машину. Но Микита больше не видел во сне никаких конструкций. Очевидно, создание этой машины было просто случайной удачей. Оставалось только по возможности рационально использовать нашу старушку.
Стыдно в этом признаваться, но мы оказались самыми банальными личностями: все наши помыслы были направлены на то, чтобы разбогатеть.
Однако и тут ничего не удавалось придумать. Ну, что можно привезти из 1946 года? Даже если взять туда кучу консервов и продать их втридорога, все равно те деньги не имеют сейчас хода. В результате мы бы только потерпели убытки. Конечно, и в те времена люди изобретали разные штучки, например аппарат для набивки сигарет или духовку без печки, но теперь эти вещи безнадежно устарели.
— О-хо-хо, — вздохнул однажды Микита, — вот если бы попасть в будущее и привезти препарат для лечения рака… Или в совсем уж далекое прошлое и набрать каких-нибудь безделушек, которые у нас в ходу как антикварные ценности…
— Постой! — перебил его я. — А что, если попытаться играть на бегах? Ведь в 1946 году уже возобновились и бега и скачки. Раздобудем побольше тогдашних газет и…
— Ничего не выйдет. Какой нам прок в этих скачках? Мы же не знаем, в какое число попадет наша машина. Конечно, если бы мы могли забрать с собой подшивку газет за год да прихватить консервов и распродать их там, тогда можно было бы пойти на ипподром в любой день и, сверяясь с газетой, ставить на нужную лошадь. Но ведь газеты по дороге превратятся в труху…
— А если купить там акции?
