— А вам, Берестов, предстоит в нашей революции самая трудная роль: вы должны сделать вид, что никакой революции, никакого переворота не произошло. Кто бы и как бы ни обвинял вас во лжи и предательстве, игнорируйте. На вашем месте ваши обвинители вели бы себя куда хуже и подлее. Необходимо сделать так, чтобы переворот миновал точку, после которой его остановить нельзя. Для этого его следует не замечать. Вы — нож, которым мы рассекаем нервные узлы Севастополя в самом важном месте.
— Бунт на «Фирдониси»! — рапортовал незнакомый бас, словно читал по бумажке. — Выстрелом в спину убит мичман Скородинский. Вы меня слышите? С «Фирдониси» световым телеграфом передают на другие корабли приказ бить офицеров. Вы меня слышите?
Коля молчал. Ему вдруг стало страшно. Когда об этом рассказывал Гавен, это была теория, красивая и стройная теория пролетарской революции. Но нельзя же убивать мичманов в спину!
Коля понял, что должен сообщить обо всем адмиралу. Именно сейчас. Если он промедлит еще секунду, то никто и никогда не поверит, что он — нейтральный свидетель. И будет нетрудно догадаться, что честный молодой офицер Берестов выполняет задание большевиков, которые могут и не победить.
Коля протянул было руку к телефону, чтобы доложить адмиралу Немитцу, как телефон зазвонил вновь.
Это был Юрий Гавен.
— Андрей? Что у тебя? Звонят?
— Звонили от коменданта порта — на «Фирдониси» убит мичман…
— Скородинский. Я знаю. Теперь польется кровь офицеров по всему городу!
— Но вы же обещали! Ваши матросы могут выйти из-под контроля. Неизвестно, кто тогда выиграет…
— Не тряситесь, Берестов, — оборвал его Гавен. — Вас мы всегда вытащим. А офицеры, даже нейтральные, завтра обязательно станут нашими врагами — помяните мое слово. Они давали присягу государю и помнят до сих пор, что это такое. А люди с присягой нам не нужны, Берестов.
— Я с вами не согласен.
— А вот этого у тебя никто не спрашивает, голубчик. Тебя может спасти только послушание. Держитесь, лейтенант, пролетариат не забудет вашего скромного вклада в революцию.
И Гавен коротко засмеялся голосом человека, смеяться не приученного.
— Можно позвонить Немитцу?
— Ты позвонишь ему, но не раньше чем через час, — сказал Гавен. — Я хочу быть спокоен, что революцию уже не остановить.
Но все вышло иначе. Не успел Коля повесить трубку, как позвонил сам контр-адмирал Немитц. Ему уже сообщили на квартиру о матросских беспорядках.
— Кто дежурит? — закричал он в трубку.
— Лейтенант Берестов, — отозвался Коля.
— Вы что, не знаете, что происходит в городе?
— Мне только что сообщили об инциденте на «Фирдониси». Я жду подтверждения.
— Почему не позвонили мне?
— Как только получу подтверждение, сразу позвоню вам.
— Господи, идиот! — закричал Немитц. — Своей неповоротливостью вы губите Черноморский флот! Я тотчас же еду в штаб!
Но Коля зря ждал приезда контр-адмирала.
После разговора с Колей и коротких переговоров с другими людьми адмирал Немитц приказал подать ему автомобиль и с одним небольшим портфелем в руке, в котором хранились документы, поехал на вокзал, где стоял под парами его собственный поезд — три вагона с паровозом. Семья адмирала покинула Севастополь за день до этих событий.
Вскоре он уже был в Одессе.
Не дождавшись адмирала Немитца или звонка от Гавена и с каждой минутой все более ощущая свою беззащитность, вздрагивая, когда на улице раздавался выстрел или крик, Беккер не выдержал.
Он вошел в кабинет адмирала и быстро просмотрел один за другим все ящики письменного стола. В прихожей надрывался телефон, но Коля не подходил к нему.
В столе он отыскал пистолет с запасной обоймой — неизвестно, кто из трех последних командующих флотом оставил его здесь, затем коробку гаванских сигар, Евангелие, какие-то бумаги и письма.
Сигары и пистолет он взял с собой.
К последнему звонку он подошел. Из полуэкипажа сообщали, что пришли матросы и увели всех офицеров.
— Так и надо, — сказал Коля.
Он накинул плащ, закрыл за собой дверь и, постояв в пустом коридоре, прислушиваясь к тревожным звукам ночного города, вышел из дома задним ходом. Не нужны ему были ни большевики, ни офицеры. Он хотел покоя.
Улицей Коля не пошел — та была царством озлобленных матросов и тех городских подонков, которые, таясь по темным углам, в моменты социальных потрясений лишь ждут возможности выйти хозяевами на ночные улицы.
Коля проскочил задами до чахлого садика у реального училища и нырнул в узкий переулок. Было зябко и сыро, будто открыли дверь в подвал и оттуда выходил застоявшийся зимний воздух. Издалека донесся женский крик. Он мог и не быть связанным с теми событиями, которым способствовал Беккер, но воображение подсказало Коле растрепанную, в ночной рубашке женщину, выбежавшую к открытой двери, — только что увели ее мужа и он еще оборачивается и видит ее и велит ей, движимый страхом за семью:
— Уйди же, простудишься! Уйди в дом…
«Не переживай, — сказал в последнем разговоре Гавен, — ничего с твоими братьями по классу не случится — попугают их, пошумят, может, кому-нибудь и синяков наставят, но мы проследим, чтобы никого не убили, — можешь быть спокоен, мы же не убийцы».
Уже тогда Коля не до конца поверил Юрию Петровичу, но теперь, прижимаясь ближе к заборам и слушая напряжение ночного города, он понял, что Гавену и его партии нужна была власть, и чем больше оппонентов этой власти погибнет, тем лучше партии.
Выходя из переулка на площадь и желая пересечь ее, Коля в задумчивости забыл об опасности и чуть не погиб — именно в этот момент раздались выстрелы, мимо переулка пробежал человек в расстегнутой шинели, потом два матроса, которые на ходу стреляли из карабинов. Один из них, на бегу крикнув что-то дикое, развернул карабин и выстрелил в переулок, где стоял Коля, — то ли краем глаза увидел его силуэт, то ли так, на всякий случай.
Пуля отбила кусок дерева от забора, и деревяшка ударила отшатнувшегося Колю по плечу.
Коля сосчитал до трехсот, прежде чем осмелился выглянуть на площадь.
Площадь была пуста.
Через несколько минут запыхавшийся Коля открыл калитку во двор к Раисе.
* * *
Коля не успел пересечь узкое пространство дворика, как дверь в дом резко отворилась и дворик затопило слишком ярким желтым светом.
— Коля! Коленька… Живой!
Раиса охватила его полными короткими руками, она прижималась к нему, и Коля чувствовал, как быстро бьется ее сердце. Он хотел было оттолкнуть ее, но не посмел, потому что именно тогда понял, что на всем свете есть только один человек, который думает о нем и боится, дойдет ли он живым до дому. О сестре Коля в тот момент и не мог подумать — она была слишком далека.
