Однако скоро Луи почувствовал себя почти хорошо. Конечно, у него болело все — самая сильная боль была глубоко в гортани, — но голова была ясной. В членах не было той свинцовой тяжести, которой всегда сопровождалось похмелье. Может быть, это из-за того, что ему давали лекарства.
— Где я был? — Собственный голос дошел до его ушей, приглушенный бинтами вокруг рта. Ему показалось, что нескольких зубов не хватает.
— Ты дома, дорогой.
— Это не Уиндемер.
— Конечно, нет. Это моя комната в отеле. Я и не подумаю вернуть тебя назад на плантацию к этой женщине.
Но где я был?
— Несчастный случай. Прошлой ночью. Лошади понесли, как говорит твой возница, такой трус, — и перевернули коляску. Трое из них сильно пострадали, и их пришлось прирезать.
— Это не было дорожное происшествие, Клэр.
— Но… так все говорят.
— Они ошибаются. Который час?
— Начало десятого.
Он изогнул шею, чтобы посмотреть в окно, но оно было завешено тяжелым зеленым бархатом.
— Утра или вечера?
— Вечера. Ты проспал весь день, мой бедный.
— Утром я проснулся в странном месте, в комнате, обитой сосновыми досками где-то в районе болот. Я находился среди бандитов в цепях, хотя и был свободен. Когда я позвал, чтобы кто-нибудь помог мне, вошел громадный мужчина и ударил меня. Я дважды попал по нему, но он уложил меня с одного удара. И вот я здесь.
— Какой ужасный сон тебе приснился!
— Это был не сон, Клэр.
— Что за бред ты несешь, — холодно сказала она. — Люди могут сказать, что твой рассудок поврежден в результате несчастного случая и пьянства.
— А не ты ли это сделала? Поместила меня среди бандюг, показала мне, насколько я пал — или могу пасть?
Она посмотрела на него сузившимися глазами. Когда она так смотрела, ее лицо замыкалось, и Луи знал, что она удалялась от него на миллион миль, ожидая, что он скажет что-нибудь непростительное.
Луи задержал дыхание и осознал, насколько хорошо он себя чувствует.
Это случилось в следующее воскресенье, когда он со своей женой Анжеликой сидел на мессе. Пока священник монотонно пел свою латынь, Дух Святой снизошел на Луи Бреве и уже никогда в земной жизни не покидал его.
— Господь — мой пастырь, — прошептал Луи, челюсть его еще болела. — Он хранит меня, как хранил пасхального агнца иудеев…
Анжелика повернулась к нему с шиканьем, готовым сорваться с ее губ. Она остановилась, увидев блеск в его глазах.
— Как хранил живую кровь Сына Своего, — голос Луи стал громче, — так Он направляет меня и распространяет подобно свету. Он возвышает мою душу и растворяет ее в солнечных лучах.
К нему начали поворачиваться головы соседей с гневом или смущением на лицах.
— Он возвышает меня, как Пророка, и низвергает в адское пламя, как низверг он Князя Воздуха.
Маленькая ручка Анжелики сжала его локоть. Ее пальцы впились в его мускулы, пытаясь причинить боль, но не сумели.
Луи встал, ведомый только Духом, и заговорил громче.
— Но Он снова возвысит меня, Меч Господен поднят высоко…
— О, замолчи же! — взвыла Анжелика и затолкала его в неф, где он остановился. Затем, будто проснувшись, неуклюже преклонил колени, повернулся и медленно пошел к выходу.
Среди шума голосов вокруг него он явственно расслышал два слова: «Опять пьян». Но он не был пьян.
Жара и духота под тентом давили словно атмосфера перед грозой. Напряжение в воздухе порождало нетерпеливое ожидание чего-то — пусть даже исполнения пророчеств о близком конце, лишь бы избавиться от чувства неопределенности.
Частично напряжение исходило от укротителей змей. Текучее движение их раскачивающихся тел, все убыстряющийся танец блестящих от масла рук наэлектризовали толпу до предела. Напряжение должно было прорваться. И оно прорвалось.
— Я была неверна мужу…
— Я хотел украсть лошадь соседа…
— Я избивал свою жену…
— Я был пьяницей, — слова вырвались из горла Луи Бреве. — Вино для меня было другом, сначала добрым и ласковым. Затем оно стало господином, приказывающим и награждающим. В конце концов оно превратилось в дьявола, издевающегося надо мной и толкающего к дальнейшим безрассудствам.
— Аминь.
— Я был богатым человеком из семейства, известного в этих местах. Моим лекарством были хорошее вино и бренди, привозимые из Франции. Я растратил золотые монеты и любовь порядочной женщины на эти вина. И после этого любое вино стало хорошо для меня.
— Аминь!
— Искушаемый дьяволом, живущим в бутылке, я промотал свое состояние и начал тратить деньги моей доброй жены. У грязи в канаве было больше твердости, чем у меня. Я стал приятелем головорезов и проституток и в конце концов — преступников, прикованных к своим киркам и лопатам, мостящих дороги.
— Аминь!
— Прежние друзья отворачивались, завидев меня. Наш Господь тоже видел все это — но отвернул ли Он свое лицо от меня?
— Нет!
— Нет, Он не сделал этого. Он простер Свою руку и коснулся моего сердца. Маленьким и твердым, как камень, было это сердце. И теперь, от прикосновения Господа, оно расширилось и наполнилось золотым светом, и темная кровь вытекла из него. Господь принял меня в Свое лоно. И я больше не пьяница.
— АМИНЬ!
Волна чувств, сфокусированная радость трех сотен изголодавшихся человеческих существ влились в уши Луи Бреве. Эйфория от этого была посильнее, чем от любого вина или виски, которые ему довелось пробовать.
— Сын мой, ты нарисовал замечательную картину с этой историей о пьянице. Пусть они идут, ненавидя и любя тебя. «Известное в этих местах семейство» и «растратил золотые монеты» — они проглотили все это за милую душу.
— Это правда, мистер Лимерик. — Луи после службы все еще держал шляпу в руках. Осознав это, он поискал глазами, куда можно было бы положить ее, и, не найдя ничего подходящего, водрузил на голову. Это вряд ли было вежливо — под тентом он был как бы в помещении, — но Луи не хотел держать шляпу, как нищий.
— Конечно, это правда, и вы рассказали так хорошо.
— Спасибо, сэр.
— Слишком хорошо, чтобы такой хозяин, как я, позволил вам уйти. Как насчет пяти долларов в неделю? Конечно, в пути вы будете питаться с моей семьей. — Лимерик кивнул назад, туда, где его дочь Оливия спокойно выбирала банкноты, попавшие в корзину для пожертвований, и сортировала серебро. Ни на минуту не прерывая своего занятия, она подняла голову и улыбнулась Луи.
— Кроме того, если кто-то опустит что-нибудь в ваш карман или шляпу, это ваше. Ясно?
