Евгения Лопес - Черная дыра (книга 2)

Ознакомительная версия.

Его родители были хорошими людьми, добрыми и спокойными, но не имевшими никакого отношения к науке. Его же прочитанная в детстве книжка по популярной астрономии, где несложным, адаптированным для детей языком рассказывалось о космосе, поразила, потрясла настолько, что он решил мгновенно и окончательно: это будет делом его жизни. С тех пор и посвятил себя астрофизике…

По этой великой, грандиозной науке выходило, что любая планета, даже обитаемая – не более чем крошечная песчинка на могучих, бесконечных просторах громадной Вселенной, а человечество – не более, чем заурядный биологический вид, в отличие от других биологических видов, к счастью, а, возможно, и наоборот, к несчастью, наделенный чуть более сложным мозгом, способным к отвлеченному сознанию. А обычные человеческие проблемы и заботы, страсти и желания, стремления и старания до смешного ничтожны и мелки в масштабах мироздания…

Нет, он вовсе не презирал людей; напротив, уважал их и общался с ними с удовольствием. Просто никак не мог понять: люди работали, что-то строили, делали карьеры, создавали себе общественные статусы, некоторые даже творили музыку, картины и книги, а если вспомнить историю, воевали, отстаивая какие-то интересы, – словом, самозабвенно копошились в своей утлой повседневности – и каждому его занятие казалось невероятно важным и значительным; большинство из них никогда не задумывались о том, что само их существование – всего лишь случайная, эпизодическая вероятность; что неудачная траектория какого-нибудь астероида или неожиданный выброс плазмы с близлежащей звезды способны обратить все это в пыль. В один миг… А люди не понимали его.

Склонность к глобальному мышлению доставила ему в жизни много неудобств, но самым большим из них, пожалуй, было то, что сам он тоже являлся человеком. Причем человеком умным и понимающим, что бороться с природой бессмысленно. Он тоже не мог не чувствовать, не желать; для него тоже имели значение возможность заниматься любимым делом, положение в обществе, признание заслуг… И человеческие отношения.

В юности он задал сам себе вопрос: а имеют ли смысл человеческие отношения? И, подумав, сам себе ответил: наверное, имеют, если люди в них говорят на одном языке, если в них теплее, яснее, надежнее, уютнее, чем в окружающем непредсказуемом, не всегда объяснимом мире…

Девушки интересовали его; на одной из них он даже когда-то женился. Понимания не получилось; и он немного слукавил тогда, когда в беседе с Амёндой сказал пилоту, что, приходя домой, чувствует радость. Радость он действительно чувствовал, но очень недолго; вскоре ее сменили опустошение и тоска. Тоска по несбывшейся любви…

А Гела говорила с ним на одном языке. К моменту встречи с ней он уже знал, насколько редко и уникально это явление; знал, что судьба вряд ли может подарить что-то более ценное и прекрасное за время недолгого существования. И тоска по любви превратилась в любовь…

А вместе с ней он и сам окончательно превратился в человека – самого обычного, в чем-то слабого и уязвимого. Для которого померкли, отодвинулись на дальний план вселенские проблемы и не осталось ничего важнее любви. А в настоящий момент – ничего важнее жизни Гелы…

А жизнь Гелы висела на волоске. Вечером третьего после операции дня ей внезапно, резко стало хуже: усилился жар, начались беспорядочные горячечные метания.

– Это кризис, – хмуро сказала Айзук. – Но все лекарства, какие возможно, ей уже введены в самых максимальных дозах. Большего она просто не выдержит. Остается только ждать. – И, заметив, как побелело его лицо, попыталась приободрить. – Ну-ну, не пугайтесь так. Организм молодой, я уверена, справится.

И он остался ждать; ждать невыносимо и тягостно. Несколько часов в оцепенелом, безмысленном, подвешенном небытие между временем и пространством. Несколько самых жутких часов в его жизни…

Под утро она немного затихла; дыхание чуть успокоилось, но глаза по-прежнему были закрыты. Не понимая, что происходит, доведенный до крайней степени отчаяния, он опустился на пол возле ее кровати и вслух воскликнул:

– Звезды великие! Прошу, пусть она живет! Умоляю, пусть будет жива… Мне ничего не нужно, только пусть она живет! Я уеду, уеду сразу, как только вернемся, уеду далеко и ни слова не скажу ей о своей любви! Клянусь, не скажу ни слова, буду молчать, только пусть она живет! Мне ничего не нужно! Только пусть она живет! Звезды великие, будьте милосердны…

Странная тишина была ему ответом; он обернулся; Гела смотрела на него огромными, широко раскрытыми глазами, и во взгляде ее явственно читалось потрясение, изумление, шок… Он вскочил.

– Ты жива?! – он едва не задохнулся от неожиданного, лавиной обрушившегося счастья. – Ты пришла в себя! Как ты себя чувствуешь?

– Нормально… – сдержанно отозвалась она. – А сколько я была без сознания?

Он сел на край кровати и склонился к ней, вглядываясь в лицо, словно не веря в долгожданный радостный исход событий.

– Ночь до операции и трое суток после.

– Мне сделали операцию?

– Да, эта девушка, Айзук, она врач. Она прилетела с Атона.

– Понятно, – Гела вздохнула и посмотрела ему прямо в глаза. – Веланда, я слышала все, что ты здесь сейчас говорил.

Он почувствовал, что теперь бросает в жар уже его; почувствовал, как заливаются краской щеки и в полном замешательстве не нашелся, что ответить.

– Веланда… Ты очень хороший. Ты замечательный. Но… Я очень люблю Рилонду. Понимаешь?

«Вот и все», – промелькнуло у него в голове.

Вот и все. Объяснение, то, о чем весь последний год втайне мечтал и запрещал себе, чего желал и боялся, произошло случайно, непредвиденно, неожиданно для него самого и закончилось. Закончилось быстро, просто и страшно…

Конечно, он понимал, что ситуация для него – безнадежная, и не ждал никакого другого ответа. Почему же тогда боль вспыхнула с новой силой?

– Я знаю, – с горечью выговорил он. – Скажи мне только… А если бы ты… Если бы не его… Если бы меня встретила первым… Ты могла бы полюбить меня?

Гела кивнула и улыбнулась – ласково и сочувственно.

– Конечно, могла бы. Ты же замечательный.

Он наклонился чуть ниже и отразился в ее глазах.

– Это правда?

– Да…

Еще одно движение – и его губы приблизились к ее губам. Приблизились уже слишком…

Она поспешно повернула голову набок и прошептала:

– Нет, Веланда. Нет…

И тут все чувства разом: и напряжение последних дней, так скоропостижно обернувшееся радостью, и ощущение ее нереальной, фантастической близости, и осознание того, что ей теперь, наконец, известно о его любви – все это, соединившись в гремучую смесь, вскипело и поднялось из глубины сердца мощным, горячим, безрассудочным вихрем. В безумном порыве он решительно, хотя и довольно бережно, развернул ее голову обратно и поцеловал; а потом, не переводя дыхания, не обращая внимания на ее сопротивление, принялся осыпать поцелуями ее лицо, шею, плечи, рукой одновременно лаская хрупкое, нежное тело…

Ознакомительная версия.