Ближе к полуночи в домах заповедника погасли последние огни.
— Пора? — спросила почему-то шепотом Маша.
— Сейчас. Я открою дверь.
Ильин осторожно подошел к входной двери. Тишина. Он повернул ключ. Ему послышалось, что на крыльце скрипнула половица. Он постоял, прислушался. Тишина. И он взялся за дверную ручку.
Резкий рывок — и Ильин очутился на крыльце. Чьи-то руки схватили его, заткнули рот.
— Ну вот и все. Чисто, — сказал кто-то и засмеялся. — Пошли, ребята, давайте его сюда.
В это время из комнаты вышла Маша. Она увидела гестаповцев и остолбенела.
— О, здесь еще фрейлейн!
Маша дико вскрикнула, бросилась назад, но ее схватили.
— Спокойно, фрейлейн, мы не ожидали вас встретить.
Ввели Ильина. Взгляд его блуждал. Увидев лежавшую Машу, он рванулся, ударил конвойного ногой, но тут же свалился сам.
— Ты, мерзкая свинья, — сквозь зубы процедил офицер. — Веди себя спокойно; а не то с живого сдеру шкуру. Обыскать! — приказал он.
Ильина раздели, прощупали каждую складку его одежды.
Офицер повертел в руках пистолет и удивленно сказал:
— Это оружие Райнкопфа. Вот метка. Значит, ты его убил, мерзавец?
Ему показали две ампулы.
— Что это?
Ильин хотел выбить ампулы из рук гестаповцев, но промахнулся. Он тут же увидел глаза Маши. Она смотрела на ампулы с безотчетным испугом.
«Вещество Ариль» попало в руки врагов.
Если бы оно оказалось недейственным! Как он теперь хотел этого!
Когда обыск закончился, офицер приказал:
— Отправляйтесь.
Он последним вышел из комнаты, по-хозяйски оглядел помещение, тщательно запер двери и исчез в темноте. Автомобили стояли возле леса. Ни один звук не нарушил тишины уснувшего заповедника.
Утром, как обычно, в особняк пришла служанка Лиззи с ведром и щеткой. Она открыла дверь в комнату Маши. Тихо. Лиззи громко сказала в сторону леса:
— Пусть вам будет хорошо!
А через день в заповедник совершенно неожиданно приехал Вильгельм фон Ботцки.
Фихтер уже вставал, но еще не выходил из комнаты. Он с радостью приветствовал Вилли.
— Плохо выглядишь, старина. — Вилли покачал головой. — Устал? Заботы?
— Нет, вульгарная простуда. Знаешь, как скверно действует такая погода. То морозит, то оттепель. А ты словно бы посвежел, Вилли.
— Стал лучше спать. Тревога прошла. Я теперь убежден, что не все еще потеряно, Ганс. Мы проиграли войну, это факт. Но Германия возродится из праха, как Феникс из пепла.
— Только без Гитлера и без нацистов! — заметил Фихтер.
Вильгельм фон Ботцки промолчал.
— Как наша лаборатория? — спросил он. — Сходим посмотрим?
— Сходи один. Лиззи тебя проводит.
Фон Ботцки не стал терять времени. Ведь он и ехал из-за этого. Лиззи открыла ему дверь.
— Так, — сказал фон Ботцки, обходя кабинеты. — Так, так. Все чисто, все в порядке. Можно подумать, что здесь работали, настолько разумно расставлены приборы. Спасибо, Лиззи.
Служанка молчала. Фон Ботцки прошел в виварий. Животные интересовали его куда больше, чем лаборатория. Лиззи с недоумением наблюдала, как толстый профессор брал в руки мышей и свинок, осматривал их в очках и без очков, что-то бормотал про себя и вдруг спросил:
— Они больны?
— Не знаю, герр профессор, — ответила она и тут же добавила, конечно же про себя: «А тебе-то какое дело, толстый боров. Уж больно ты любопытен…»
— Зачем Фихтеру эти животные? — Вопрос был задан уже не в адрес служанки, а просто так.
Лиззи промолчала.
В комнате Фихтера фон Ботцки сказал:
— Ты работал в лаборатории?
— Да, немного. Выдались два свободных дня.
— А животные зачем?
— Испытывал на них антибиотики. Не смог провести опыт до конца, заболел.
— Вот что! — В голосе фон Ботцки послышалось разочарование. А он-то думал…
Они проболтали еще час-другой. В конце беседы Вильгельм фон Ботцки удостоверился, что Фихтер ничего не знает о ночном аресте и обыске. Видно, убежден, что Ильин благополучно скрылся.
Распрощались они друзьями.
В тюрьме. Разговор Габеманна с профессором. Два страшных приговора. Фон Ботцки испытывает препарат. Предложение фирмы и ответ ИльинаИльина и Машу разъединили сразу же после ареста. Когда Аркадия Павловича вели к машине, он увидел, как другая машина уже выруливала на дорогу. Вероятно, Маша была там.
— Прощай… — сказал он едва слышно и проводил глазами красный огонек стоп-сигнала.
Три здоровых солдата усадили Ильина в тесную клетку черного, зловещего даже с виду вездехода и увезли вниз, в долину.
Всю дорогу конвоиры, сидевшие по бокам арестованного, не проронили ни слова. Автомашина пролетела через Рейнбург, выскочила на магистральное шоссе и, прибавляя скорость, помчалась на север. Они ехали остаток ночи и весь следующий день. Вечером, когда в маленькое зарешеченное оконце автомобиля Аркадий Павлович увидел бледную звезду, загоревшуюся на потемневшем небе, походная тюрьма остановилась. Открылись двери. Машина стояла почти впритык с распахнутыми железными воротами большого здания.
— Выходите, — коротко приказали Ильину.
Его шаги гулко простучали по цементному полу длинного коридора. По обеим сторонам мрачного каменного тоннеля на равном расстоянии друг от друга краснели двери с круглыми глазками посредине. «Тюрьма», — понял он и почувствовал, как непонятная тяжесть подкашивает ему ноги, холодом хватает за сердце. Опять все сначала… Пересиливая себя, он продолжал шагать вперед. Скрипнула дверь. Ильин почти машинально переступил порог.
Он находился в маленькой камере с высоким потолком, откуда тускло и будто нехотя светила желтая лампочка. Под самым потолком темнел сырой срез подоконника, а где-то там, за окном, мир уже накрыла черная ночь, отделенная от него пыльным стеклом и двойной решеткой. Стояла тишина, мрачная, давящая тишина, настороженная, чем-то постоянно угрожающая всем, кто здесь находился.
Ильин постучал в дверь. Ни звука. Тогда он постучал сильнее. За дверью послышался шорох, в глазке что-то мелькнуло, и тихий голос произнес:
— Шуметь нельзя.
Глазок закрылся. Ильин беспокойно зашагал взад-вперед. Ударил ногой в дверь, решительно крикнул:
— Слушайте, какого черта я здесь?
С той стороны ответили:
— Шуметь нельзя. Иначе карцер.
Аркадий Павлович понял, что требовать чего-либо бесполезно. Он сел на койку и предался размышлениям.
