Ознакомительная версия.
Илияш прерывисто вздохнул:
– Ты… благостный. Знаешь такое слово? Человеколюбивый мальчик. Отца вот идешь убивать, но жестокости этого мира, конечно, тебя возмущают. Обижают даже. Ты любитель искусства – искусства драки, причем с малых лет, и превыше всего ценишь кулаки свои дубовые да умение обращаться с оружием… И что же? Что так задевает тебя в этих старых кровавых историях?
Призраки не унимались до самого утра, и до самого утра Станко молчал.
* * *
На другой день они впервые увидели замок. Илияш, взобравшийся на очередной скалистый выступ, вдруг радостно вскрикнул и выбросил вперед руку; подоспевший Станко приложил ладонь к глазам. На горизонте, за зубчатой кромкой леса маячила, полускрытая туманом, одинокая башенка.
Станко смотрел долго. Ему виделось то, чего и разглядеть-то нельзя было – ленты флагов на ветру, стражники с копьями, чье-то бледное длинное лицо в прорези бойницы…
Рука Станко привычно скользнула к рукояти меча. Скоро. Уже скоро. Он идет, и князь Лиго, колдун, наверняка чует его приближение. Пускай. Он идет, и ничто в мире теперь не может его остановить…
– Ну, – хрипло окликнул спутника Илияш.
Вечером пошел дождь – мелкий, промозглый, пробирающий до костей. Костер упорно не желал гореть – напрасно Илияш ползал вокруг него на коленях и уговаривал, как ребенка, бормоча ласковые слова, чуть ли не целуя. Станко сидел, обхватив колени руками, тихо покачиваясь из стороны в сторону, и мечтал о молоке.
Старый наемник Чаба смеялся над его любовью к молоку – настоящий мужчина должен пить пиво, а если богатый – вино… Станко не теленок, чтобы сосать корову… А Станко тайком от Чабы бегал к молочнице, за медную монетку она наливала почти ведерко… А мать не любила молочницу, в раннем детстве Станко твердо знал, что все молочницы мошенничают и разбавляют молоко чуть ли не вдвое… Он думал так до тех пор, пока мать не послала его, подросшего, за молоком, он шел через все село с пустым ведерком, затравленно оглядываясь – не встретить бы обидчиков… Он постучал к молочнице, боясь ее и презирая, но та встретила его радушно, и, ожидая во дворе, Станко видел, как, облачась в чистый передник, толстуха принялась доить задумчивую рыжую корову, как звенящие струйки молока колотились о жесть ведерка – его собственного ведерка! Потом молочница с улыбкой покачала головой и посетовала – такому маленькому мальчику тяжело будет нести такое тяжелое ведро… А Станко не слушал, его мучила одна-единственная мысль – когда же она успела разбавить?!
Он всю ночь вертелся с боку на бок, из темноты на него укоризненно смотрела рыжая корова… А утром он сказал матери, пораженный собственным открытием: молочница НЕ РАЗБАВЛЯЕТ молоко, она…
Мать в сердцах отвесила ему оплеуху. Он слишком доверчив, добрые духи, он глуп и доверчив, как он будет жить в этом мире, среди подлецов и мошенников?!
Станко плакал, он боялся подлецов и мошенников, и ему так не хотелось быть глупым…
…Илияш развел-таки хилый, дымящий костерок, вытащил из мешка заплесневелый сухарь, оглядел его с отвращением, страдальчески сморщился, откусил.
– Долго еще? – задал Станко свой обычный вопрос.
Проводник криво усмехнулся:
– Завтра… Нет, послезавтра будем на месте. Деньги-то не потерял?
Рука Станко механически потрогала грязный, тускло звякнувший кошелек, но сам он не заметил этого жеста – его обдало жаром. Так скоро… Готов ли он, добрые духи… Он готовился всю жизнь – и вот так скоро… Послезавтра… Послезавтра князь будет мертв, но сперва… Сперва он, Станко, посмотрит на отца.
Невесть как на его ладони оказалась потертая серебряная монетка. Тонкий хищный профиль, выдающийся подбородок, впалые щеки…
– А я похож на него? – спросил он совершенно неожиданно для себя.
Илияш поднял брови:
– Что?
Станко смутился:
– Ну… я похож на князя Лиго?
И, давая Илияшу возможность сравнить, он протянул ему монетку – а сам повернулся в профиль.
Илияш сравнивал долго, вертел монетку так и сяк, то отодвигаясь от Станко, то придвигаясь опять.
– Не видно, – сказал он наконец, и с явным сожалением. – Темно, пр-роклятье… Ничего не разобрать.
Станко разочарованно забрал у него монетку.
Через некоторое время ему удалось прикорнуть; он дремал без снов, то и дело открывая глаза и тупо глядя на тлеющую груду угольев. Потом сон мгновенно слетел с него, он сел, чем-то внезапно обеспокоенный.
Илияша рядом не было. Возможно, отлучился по нужде, предположил Станко, но беспокойство не утихло, а, наоборот, усилилось.
Куртка, рубашка, штаны, сапоги – все набрякло влагой, угли шипели, исходя паром, в воздухе космами висела нудная, бесконечная морось. Станко привычно обхватил колени и стал ждать.
Ночь тянулась, костер умирал, Илияш не возвращался. Проклиная все на свете, Станко готов уже был сам отправляться на поиски – но вот треснула ветка, раздвинулась темная громада кустов, и длинная тень проводника бесшумно выбралась на полянку:
– Станко… вставай!
Куда и подевались все опасности, злоключения и бессонные ночи – голос проводника был весел и бодр, таким голосом он распевал свои песенки в самом начале пути.
– Вставай, дурачок! Иди сюда, скорее…
Станко, долгое время пребывавший в тревоге и напряжении, не сразу смог разделить непонятную радость проводника. Набычившись, он процедил сквозь зубы:
– И где это ты…
– Идем… Да идем же… Идем, сам увидишь…
Проводник так нетерпеливо топтался, так настойчиво взмахивал руками, что Станко, успокоившись наконец, нехотя поднялся:
– Ну куда… в ночь, в лес… Подожди утра…
– Да нет же! – возмущенный самой мыслью о промедлении, Илияш чуть не подпрыгнул на месте. – Идем… Ты все сам увидишь… Скорее, ну…
По-прежнему ворча, Станко покорно двинулся вслед за поспешившим вперед Илияшем – вернее, за его тенью, потому что черное небо обложено было тучами, и даже тусклый отблеск углей остался позади.
Илияш двигался легко, почти бесшумно, Станко трудно было бы уследить за ним в темноте, если бы проводник, вспомнив старую свою привычку, не напевал под нос, перемежая песни радостным бормотанием:
– Ну вот и ладно… Ну вот и повезло нам… Цве-етик, цве-етик, шлю тебе приве-етик… Давай, давай, парень, иди, иди, не отставай… Лю-юбовь, лю-юбовь, как ки-ипит моя кровь…
Станко приходилось труднее – ветки хлестали его по лицу, больно царапались сучки, скользил под ногами слой прошлогодних листьев. Пробираясь почти на ощупь, он десять раз готов был впасть в раздражение – но веселый голос Илияша звал, обещая удачу, и Станко вновь приободрялся.
– Давай, парень… Бедам нашим конец, и целы остались, видишь… Теперь все будет «бархатом»… Теперь уж точно…
Ознакомительная версия.
