И мне стало жаль тебя, реббе Йошуа, несмотря на все твое безрассудство; сердце сжалось у меня в груди, когда я, стоя перед своим домом, увидел тебя с крестом на плечах. Я увидел твои глаза, ты тоже узнал меня, твои потрескавшиеся губы дрогнули, ты пытался что-то сказать, но послышался лишь хрип. Тогда я подошел к тебе и сказал: Видишь, я оказался рядом в твой самый трудный час.
Кивнув, он с трудом проговорил: Ты обещал, что я смогу передохнуть у тебя.
Я снова наклонился к нему, ибо тяжкое бремя пригнуло его к земле, и сказал: Меч Божий спрятан у меня под одеждой, я подниму его ради тебя, все твои насмешники, враги и все солдаты испугаются до смерти при виде огненного меча.
Он промолчал.
Ты же, реббе Йошуа, сказал я, сбросишь крест, воспрянешь от бремени, народ Израиля соберется вокруг тебя, и ты поведешь его за собой, ибо, как сказано в Писании, это твоя битва, о князь, и твоя победа, о царь, Он лишь качнул головой с терновым венцом: Оставь свой меч в ножнах. Мне ли не испить чаши, которую дал мне Отец? Только позволь мне немного передохнуть в тени твоих ворот, я смертельно устал.
Но меня обуял гнев от подобного упрямства, я оттолкнул его от себя и крикнул: Убирайся, глупец! Да ему там, наверху, наплевать, что тебе пробьют гвоздями руки и ноги, а потом ты будешь медленно умирать на кресте, разве нет? Он создал людей такими, какие они есть, а ты хочешь изменить их своей жалкой смертью?
До сих пор вижу перед собою лицо Равви, оно совсем побледнело, отчего капли крови показались еще алее, до сих пор слышу его слова: Сын человеческий уйдет, как сказано в Писании, ты же останешься и будешь ждать моего возвращения.
Он пошел дальше и исчез за углом, где дорога поворачивает на Голгофу, за ним потянулся народ, который гомонил и суетился, будто впрямь ждал награды от настоящего царя. Вскоре воцарилась тишина великая, листья моего виноградника, который обвивал опоры навеса, были позолочены солнечным светом, тень от листьев дрожала на мощеном дворе, я сидел и думал о Равви, который в этот час умирал на кресте, о его словах и о тщетности всех моих усилий.
Тут появился Иуда Искариот с кошельком в руках; остановившись рядом со мной, он сказал: А ведь ты - тот самый, кто приникал головой к груди нашего Равви на последней вечере, когда он причастил нас своим телом и своей кровью.
А ты - тот, сказал я, кто должен мне один серебряный динарий из тех тридцати, которые ты получил за предательство.
Предательство, сказал Иуда, какое гадкое слово. Разве я не делал лишь то, что должно, разве я не исполнил последнюю волю Равви, который говорил, что должен пролить свою кровь за многих во искупление их грехов? Значит, я лишь исполнял предопределение и его волю; ты же прогнал его от своих дверей, когда он хотел немного передохнуть, следовательно, на самом деле это ты его предал, а вовсе не я.
Конечно, возразил я, очень удобно считать, будто всегда поступаешь верно, ибо служишь только инструментом или даже игрушкой в руках высшей силы. Но ведь уже твой прародитель Адам поплатился изгнанием из рая и был осужден на тяжкие труды лишь за то, что попробовал яблоко, хотя это и было предопределено, иначе Бог не повесил бы то яблоко перед носом Адама, не создал бы ни змия, ни Еву, разве нет? Такова уж игра, которую Бог затеял с человеком, судив ему выбирать между добром и злом, хотя выбор вроде бы предопределен; вот и ты рожден предателем, но тем не менее стал им по собственной воле, поэтому тебе не остается ничего другого, как пойти к дереву за моим домом и повеситься. Я же - дух от Духа Божьего, я абсолютен и беспристрастен, мне не нужно, чтобы кто-то проливал кровь ради искупления моих грехов, ибо мне не дано их совершить. А теперь отдай-ка мне серебряный динарий, который ты мне задолжал.
Тут Иуда испугался, сунул мне серебряный динарий и убежал. Через некоторое время, уже в шестом часу, он вернулся и сказал, что остальные двадцать девять сребреников он отнес в храм, бросил их священникам, но те не захотели брать их, потому что, дескать, это деньги за кровь. Затем он повернулся и пошел к дереву за моим домом; Иуда повесился на веревке, на которой погонщики водят мулов.
Я же увидел, как небо вдруг потемнело, с гор подул пронизывающий ветер. Пробежали люди с криком, что в храме разорвался надвое, снизу доверху, большой занавес, будто рванула его могучая рука; весь город боялся кары Божьей.
Тогда я понял, что реббе Йошуа умер, и, закрыв плащом лицо, заплакал.
Глава тринадцатая
в которой задается крамольный вопрос о том, действительно ли похож
человек на Бога или же наоборот - Бог на человека, а также говорится о
внутренних противоречиях, грозящих подорвать любые устои.
Я знаю то, что я знаю.
Я знаю глас Божий. Он слышится в гуле водопадов, в ревущем пламени, в завывании вихрей, только он мощнее этих звуков; он слышится в шелесте терновника, только почти совсем неразличим. Он доносится к тебе до самого конца вселенной, пролетая мимо погасших звезд и тех, которые лишь зарождаются, он звенит у тебя в ушах и не дает покоя.
И раздался глас Божий, сказавший: Я отнял от тебя, Агасфер, Свою руку, и низринул тебя на шестой день в третьем часу с горних высей, и сделал это потому, что Мой порядок тебя не устраивал, и Мой закон не был для тебя законом; теперь ты проклят скитаться в пределах дольних, вместо того, чтобы блаженствовать на небесах, вознося хвалу Моей славе, ибо ты до сих пор желаешь все вывернуть наизнанку и сомневаешься в мудрости Моего творения.
Подняв лицо мое к высям над высями, откуда донесся голос, я возразил: Прежде всего я сомневаюсь в человеке, который якобы создан по Твоему подобию, по образу Божьему, и сомневаюсь в сыне человеческом, к груди которого я приникал на его последней вечере и который якобы послан Тобой искупать грехи всех людей.
И снова раздался глас Божий, сказавший: Мир полон чудес, свершающихся с утра до вечера. Даже одна-единственная молекула так сложна и так гениально проста, что создать ее не мог никто другой, только Я. И ты еще сомневаешься?
Склонившись пред Богом, я ответил: Я далек от того, чтобы сомневаться в чудесах Твоих, Господи, и речь идет не о молекулах; я сомневаюсь в Твоей справедливости и в богоподобности человека, которого Ты сотворил.
Тут небеса раскрылись, и из высей прянул луч света, он был ярче тысячи солнц, однако не слепил глаз; в свете этого луча появилась лестница, которая стояла сама по себе и была такою высокой, что ее верхушка терялась где-то в бесконечности, по этой лестнице поднимались и опускались ангелы, разумеется, добрые ангелы, а не такие, как мы с Люцифером; казалось, будто по лестнице вверх и вниз бегает множество муравьев, беленьких, с розовыми головками и прозрачными крылышками. Часть из них спускала по лестнице большой престол, им было тяжело нести этот престол, изукрашенный драгоценными каменьями, которые переливались всеми цветами весенней радуги, синим и зеленым, красным и золотым, подлокотники же были резными, с золотой обивкой, а на их окончаниях красовались головы херувимов; четыре ножки престола походили на львиные лапы, а спинку образовывали два переплетенных блестящих змея, головы которых враждовали меж собой. На троне никто не восседал, поэтому можно было подумать, что ангелы просто перетаскивали мебель.
