И вот колонна стала вытекать из ворот мутным потоком. Идем молча, говорить запрещено. В самый раз обмозговать ночное видение, но не получается. Бо шепчет:
— Ты сегодня не очень старайся… Пожалуйста. За тобой не угонишься…
Я вспомнил, как вчера на славу помахал кайлом, как мимо меня, словно привидения, носились живые тени, сновали тачки.
— А что, разве плохо потрудился?
Бо с укоризной взглянул на меня.
— Подумай о них. Разве не жалко?
Так вот почему все вокруг на меня хмуро поглядывают! Люди изможденные, еле шевелятся, а я… И как не догадался! Странная непонятливость…
Мутный поток заметно сбавил течение, стал наползать на пологий холм. Километров пять будем петлять в предгорьях, пока дорога не приведет к глубоким холодным норам рудника.
— Бо, — спросил я, чтобы скоротать время. — А как твое настоящее имя?
— Не помню. Господин Карл приказал забыть, вот и выветрилось.
Па тоже было интересно, он прислушивался, то и дело выбиваясь из строя.
— Эту кличку, — продолжал Бо, — придумал господин Карл. О, господин Карл — великий выдумщик. Когда он размышлял над тем, как же назвать меня, вдруг вызвал к себе и сказал: «Я думаю, что ты «Не Бог весть какая птица». Не правда ли, прекрасное имя? Однако всю фразу произносить слишком долго. Называть тебя «Не Бог» — нелепо. А «Бог» — нельзя, потому что ты и в самом деле не Бог. Самым подходящим я считаю укоротить слово, которое обозначает всевышнего. «Итак, — сказал он, — отныне ты Бо. Имя твое будет напоминать тебе о моей милости, потому что я мог назвать тебя, к примеру, жабой».
— Хорошенькая история, — вздохнул я, вспомнив, с какой виртуозностью господин Карл подбирал имя и для меня.
Бо легонько толкнул локтем, и я заметил: за мной прозрачными глазами наблюдает стражник, вышагивая в ногу с колонной. Тот самый, который топтал вчера безвинное растение…
Стражник отвел взгляд, убедившись, что нарушений нет, и поотстал, прочесывая взглядом густые ряды узников. И опять, как вчера, во мне все заклокотало. «Ну разве это человек, — думал я. — Это не человек, а робот… — И продолжал дальше уговаривать себя, находить убедительные доводы. — Если бы у него была душа, он никогда бы этого не сделал. Но у него нет души. И он в этом не виноват. Господин Карл напрочь выбил из него все доброе, все светлое, все настоящее. Робот? Нет, робот добрее, робот, специально не запрограммированный для убийств и разрушений, существо безобидное. Он только трудится, только приносит пользу. А этот стражник — запрограммирован отрицательно, нет у него ничего святого…»
Бо опять легонько толкает в бок. Говорить нельзя — за нами наблюдают.
Все-таки молодец Бо, сумел сохранить в себе человека. Не каждый так может. Господин Карл великий специалист выворачивать душу наизнанку, умеет стерилизовать и мысли, и чувства… Уверен, когда-то этот стражник был нормальным и очень даже неплохим человеком. Не зарился на чужое, не унижал своих кровных братьев побоями, не обагрял руки людской кровью… Вчера, когда пришла Ри, на этого верзилу в человеческом обличии стыдно было смотреть: гнусное, жадное существо набросилось на девушку и вырвало из рук сумку с провизией. Хорошо, что вмешался начальник стражи, и часть еды была возвращена. Два сухарика я сунул в карман, один сжевал; когда Ри покинула караульное помещение, стражник повторил нападение — отобрал сумку и все, что в ней было…
Ладно, не буду травить себя тем, что не вернешь и не исправишь. А если говорить о вчерашнем дне, то он был все-таки не так плох, учитывая неожиданный приход Ри и то немногое съестное, которое удалось сохранить.
Ри была одета непривычно просто — в серенькое платьице с капюшоном. Вполне понятно — принималось во внимание не очень-то приличное место, куда она направлялась. Но и этот неброский наряд не смог скрыть ее похорошевшее, чертовски симпатичное лицо, пухлые губы и светло-зеленые, кристальной чистоты глаза. Стражники вперили в нее плотоядные взгляды, и даже, когда она вышла, чтобы сесть в авто, высыпали на территорию тюрьмы.
А здесь, в сторожевом помещении, после того как был укрощен наглый страж, удалось несколько минут поговорить.
— Господин Карл передал привет, — начала Ри.
— О, значит, вы от господина Карла! — ухмыльнулся я. — Отдайте сумку этим барбосам.
— Нет-нет, — заволновалась Ри. — Я от самой себя…
— И господин Карл не знает! — ехидно вставил я.
— Знает. Я у него выпросила авто. Иначе как бы добралась.
— Передайте господину Карлу — я всем доволен.
— Зачем вы так… — тихо произнесла Ри. — Я от чистого сердца. Насилу господина Карла уговорила…
— Вот еще новости. Вас никто не просил. Кстати, в сумочке нет записывающего устройства?
Ри с укором посмотрела мне в глаза.
— В сумочке нет записывающего устройства.
— Слава богу. Ну, так слушаю вас.
— Я… о вас думала. Мне показалось, вы непростой человек.
— Что еще показалось?
— Прошу вас, не грубите. Через несколько минут уйду…
— Вы действительно — по собственной инициативе?
— Да.
— Спасибо.
— Эх, вы, — поднялась Ри. — А я-то думала, поймете… — Она порывисто направилась к выходу.
— Откройте, — потребовала она у стражника, кивнув на тяжелую кованую дверь.
Стражник ловко защелкал замками. Когда Ри торопливо выскочила, он усмехнулся:
— Эта мадам тебя знать не хочет. И приношение — не тебе, а как ты правильно сказал — мне, барбосу! — Он засмеялся, озираясь по сторонам, в надежде найти поддержку у остальных. Но комната оказалась пустой — все выскочили вслед за Ри.
Вспоминаю я этот визит Ри, стараюсь осмыслить каждый ее жест, каждое слово. Похоже, девушка приехала ко мне по своей инициативе. Вернулась душа! Затоптанные ростки прорастают…
Колонна густо забурлила в лощине, на узком спуске — значит, почти пришли. Немного влево — и откроются черные входы, а в них — примитивные приспособления для спуска и подъема. Здесь всех рудокопов разделят на группы и поочередно, по десять человек, больше в клеть не помещается, начнут отправлять в земные недра.
Бо совсем расхандрился. Не хочется ему спускаться в подземелье, таскать неподъемные тачки с рудой. Никому не хочется, но для Бо этот труд особенно мучителен — он привык к умственной работе, и мышцы у него вялые, слабые, остро болят, ночами он стонет.
Па бодрится, не показывает виду. Но охота ли ему дышать пылью, поднимать тяжести, ворочать лопатой?… И все из-за меня. Не могу себе простить.
Смиренно ждем своей очереди. Наконец нас громко отсчитывают; колесо, через которое переброшен канат, завизжало, и наша клеть устремилась вниз. Там, в преисподней, долго идем, спотыкаясь и наваливаясь друг на друга — ведь фонарь только у ведущего.
