— Пусть сама идет к черту, — недовольно сказала Мэри. Тигрица, защищающая детеныша, подумал Пит. Нет, он не мог говорить ей то, что чуть было не сорвалось у него с языка. Эту тайну, этот стыд придется нести в одиночку.
Он поднял Дага, который раскричался еще сильнее, протестуя против такого невнимания к своей персоне. Пит приблизил свое лицо к личику ребенка. Взгляд маленьких, широко открытых глаз встретился с его взглядом.
— Пожалуйста, заткнись ради Бога! — прошептал он. Он не знал, упоминает ли имя Божье всуе или же это, напротив, одна из самых искренних молитв за всю его жизнь.
Даг успокоился достаточно быстро. Руки Пита укачивали младенца автоматически именно так, как тому нравилось, — если ему вообще могло что-то нравиться. Отца это не утешило. На лице Дага было именно то самодовольное выражение, которое он так хорошо знал.
— Не так плохо, — заметила Мэри, когда он через несколько минут внес сына на кухню. Даг не спал, но и не скандалил. Он попытался повернуть головку на голос матери и улыбнулся ей. Мэри улыбнулась в ответ. Сделать это было не так трудно. Потом она заметила выражение лица Пита.
— Что-нибудь не так, милый?
— Наверное, просто устал. — Пит знал, что он показал слабость в присутствии врага. Он знал и еще одно, что никак не мог сказать жене, — то, что «врагом» был их собственный сын.
И все-таки Мэри видела, что что-то происходит, хотя не понимала, что именно. Когда они ложились спать, слишком вымотанные для чего угодно, кроме тех минут сна, что согласился отпустить им Даг, она прикоснулась к руке мужа.
— Пит, прошу тебя, не принимай крики Дага так близко к сердцу. Я видеть не могу, как ты стискиваешь зубы, когда держишь его. Ты ведешь себя так, словно думаешь, что он нарочно тебя провоцирует.
— Иногда мне так и кажется. Очень уж он умело выбирает момент. — Пит старался говорить шутливым тоном. Мэри может принять его слова за простое преувеличение… или спросить его, насколько он серьезен. Он готов был рассказать ей все, если только она даст ему шанс.
— Пит, — его сердце ушло в пятки. В голосе Мэри появился оттенок, который со стороны казался бы заботой, но на деле весьма далекий от этого. — Он всего лишь…
— …Ребенок, — мрачно договорил за нее Пит.
— Конечно, — голос Мэри становился сердитым. — Ладно, давай спать. У нас нет времени на всякую ерунду, особенно когда Даг может проснуться в любую минуту.
Пит тоже злился — тихой, бессильной злостью. Ему казалось, что жена, сама того не замечая, противоречит себе. Будь Даг «всего лишь ребенок», у них по крайней мере было бы представление о том, когда он должен спать или бодрствовать. Единственное, в чем они могли быть уверены, так это в том, что он выберет самое неподходящее время.
Это сразило Пита наповал. И еще одно сразило его — усталость. Впервые даже воплям Дага не удалось разбудить его. Он даже не заметил, как Мэри дважды вставала кормить ребенка. Это была блистательная победа, но сам он этого не знал.
В последующие дни Питу начало казаться, что его страхи могут быть и безосновательными. Даг вел себя восхитительно воспитанно. Он спал когда положено и просыпался в благостном настроении. Пит даже сделал ему наивысший комплимент:
— И не подумаешь, что это тот же ребенок.
Мэри фыркнула, но согласилась.
Однако когда хрупкая надежда на то, что так будет и дальше, рухнула, это оказалось еще кошмарнее. Первые же мысли о счастливом Рождестве растворились как дым, когда Даг испустил вопль, более подобающий медной глотке пароходной сирены. Мэри поспела к ребенку первая. Пит увидел слезы у нее на глазах. У нее тоже были свои надежды.
— Ну, ну, баю-бай… — мурлыкала она, прижав к груди маленькое тельце Дага. Она кружилась по комнате в медленном танце, который иногда успокаивал его. На сей раз это не помогало. Каким-то образом Пит заранее знал, что так и будет.
Чуть позже Мэри с виноватым видом передала Дага ему и вышла на кухню готовить обед. Вообще-то Пит вполне справлялся с бифштексами, картошкой и гамбургерами; кстати, до рождения Дага готовил в основном он. Но Мэри готовила просто здорово. Она скучала по своему месту у плиты. Период, когда Даг вел себя в рамках приличий, поощрял ее на кулинарные эксперименты. Как раз на этот вечер она планировала какой-то особенно экзотический восточный гарнир к жареной свинине.
Поэтому с ребенком на руках остался Пит. Он отнес Дага в гостиную, врубил стерео и принялся ходить вокруг кофейного столика. В этом месте ковер был вытоптан значительно сильнее, нежели во всей остальной комнате.
— Ш-ш-шш, маленькое чудовище, — несмотря на слова, тон его был точной имитацией воркования Мэри. Он думал только об одном: не дать Дагу добиться своего или хотя бы догадаться об этом. Слушать вопли Дага с близкого расстояния было примерно то же, что прижиматься ухом к иерихонской трубе. Но Пит честно укачивал и убаюкивал сына, в то время как Даг столь же честно старался вывести его из себя.
Наконец он решил, что вполне заслужил свой обед. Всхлипы Дага становились все реже и реже и приобрели чуть стальной отзвук, что означало: ребенок начинает уставать.
— Ш-ш-ш-шшш. — Пит повернул голову: — Что там с обедом?
— На подходе. Как он там?
— Могло быть хуже. — Пит перевел взгляд на Дага. Ребенок посмотрел прямо ему в глаза так осмысленно, как десятинедельный малыш смотреть просто не может. Затем Даг отпустил тормоза. До этой секунды Питу казалось, что он знает, как может кричать его сын. Жаль, что это ему только казалось.
Он снова глянул на Дага. Лицо сына вовсе не было перекошенным, как у нормального плачущего младенца. Если не считать рта, раскрытого достаточно широко, чтобы служить источником такого шума, Даг вовсе не казался расстроенным или больным. Он казался… он казался ДОВОЛЬНЫМ!
Пит пришел в ярость.
— И как же ты будешь кричать, если тебе будет действительно плохо? — прорычал он.
На какой-то безумный момент идея уронить ребенка, чтобы проверить это, показалась ему вполне достойной внимания. Почти непроизвольно рука Пита начала распрямляться, отпуская Дага.
— Обед! — позвала (то есть прокричала, чтобы прорваться сквозь шумовую завесу) Мэри. — Что ты там ему говоришь?
— Ничего. — «Спасен в последний момент», подумал Пит. Он не знал точно, себя ли он имеет в виду или Дага.
Ноги его, когда он нес Дага на кухню, были совершенно ватными. Пит попытался вспомнить, почему это ощущение кажется ему знакомым, и вспомнил: когда он был маленьким, он всегда чувствовал себя так, когда был напуган до смерти и приходилось уносить ноги. Да, сейчас он снова был напуган до смерти, только удирать было некуда.
