Вдали показался какой-то человек. На груди его блестели медали, а лица еще не было видно. Степану показалось, что это Великопольский. Это действительно был он.
Антон Владимирович прошел совсем близко. Степан с уважением подумал о том, как много приходится работать этому человеку. Ему хотелось подойти к Великопольскому, спросить о чем-нибудь, поговорить, но он боялся показаться навязчивым, не хотелось, чтобы доцент подумал, что он нарочно поджидал его в парке. И Степан отступил глубже в чащу кустов.
Великопольский остановился на миг, словно обдумывая, куда пойти, сломал веточку, повернулся и решительно направился к выходу из парка.
Степан посмотрел ему вслед, вздохнул и вскоре уснул на холодной, жесткой скамье.
Проснулся он рано, совершенно окоченевший. В боку неприятно покалывало. Степан не обратил на это внимания. Ему нужно было немедленно найти дочь Екатерины Васильевны.
«Пр. Ст.» Степан расшифровал как «проспект Сталина», но на этой улице дома № 7 не существовало. Рогов долго искал, прежде чем узнал, что этот дом сгорел от бомбы во время войны.
В адресном столе Степан также ничего не добился.
А покалывание в боку все усиливалось. К вечеру в груди появилось ощущение чего-то неприятного, лишнего, пересыхало во рту, кружилась голова, и Степан понял, что снова заболел. Ему стоило больших усилий добраться до гостиницы.
Швейцар сокрушенно покачал головой: у Степана лихорадочно блестели глаза, щеки горели ярким, нездоровым румянцем. Швейцар сказал, что сначала надо пройти медосмотр; видя, что юноше самому не дойти, проводил его до ближайшей больницы.
— Ну-с, молодой человек, — сказал врач, выслушав Степана, — вам придется полежать. У вас пневмония.
Степан устало склонил голову:
— Понимаю, доктор: воспаление легких. Не везет мне — ведь я только что из госпиталя…
Глава IV
«Бред сумасшедшего профессора»
Утром Великопольский проснулся в сквернейшем расположении духа. Все его раздражало: слишком громкая музыка, долетающая из соседней квартиры; мелкий, противный, совсем не весенний дождь; воспоминания о вчерашнем неудачном дне.
Изменив многолетней привычке, он даже не побрился и приехал в институт с опозданием. И в институте все казалось Великопольскому скучным и постылым: швейцар — назойливо-фамильярным, аспиранты — непонятливыми, суетливыми.
И еще эта беседа с доцентом Петренко. Секретарь партбюро поинтересовался ходом исследования препарата Брауна.
Великопольский раздраженно махнул рукой:
— Бессмыслица! Пресловутый антивирус не выдержал простейшего испытания. Да и чего можно было ожидать от сумасшедшего профессора? Антивирус — плод его больной фантазии.
Доцент Петренко ответил спокойно, даже слишком спокойно, как показалось Великопольскому:
— Я бы советовал вам не торопиться с выводами. Проведите исследования как можно более детально. Я тоже возлагаю очень небольшие надежды на этот препарат, но вовсе не потому, что Браун сошел с ума. Впрочем, это вам, конечно, понятно… И еще я хотел предупредить вас, что со Степаном Роговым надо говорить серьезно и просто, без скидок на жалость. Считайте, что перед вами стоит как бы один из наших лаборантоввзрослых, серьезных людей. Или пошлите его ко мне. Хорошо?
После ухода Петренко Антон Владимирович раздраженно зашагал по комнате.
«Что мне должно быть известно? Что профессор Браун был учеником Пастера? Что профессора Брауна очень уважает академик Свидзинский, который читал нам курс микробиологии? Похоже, что он уличил меня в невежестве!» Работа не шла на ум, и, чтобы рассеять раздражение, доцент пошел в полуподвал посмотреть на подопытных животных. Спускаясь по лестнице, он думал о предстоящем разговоре со Степаном Роговым. Придется сказать: «Все это бред сумасшедшего профессора!» — и вернуть листок с формулами. Ненужный, неприятный разговор.
Насвистывая, Великопольский рассеянно осматривал помещения.
Морские свинки, белые крысы, кролики — все животные, которые были нужны для проведения опытов, содержались в полном порядке.
Настроение улучшалось: ведь это он, Великопольский, предложил использовать пустовавший ранее подвал.
Дверь в помещение, где стояла клетка с бешеной собакой, доцент открыл так же хладнокровно, как и все прочие.
Собака лежала неподвижно, и Антон Владимирович подумал, что надо приказать служителю выбросить ее труп. Но едва он сделал шаг, как собака вскочила и, повизгивая, бросилась к решетке. Она умильно облизывалась и виляла хвостом, несколько раз тявкнула и, высунув лапу из-под решетки, начала царапать пол.
Великопольский ошеломленно смотрел на нее: нет, это невозможно. Собака, которой вчера было произведено вливание, наверное, издохла и на ее место посадили другую. Хотя… та же рыжая в подпалинах шерсть, те же отвислые уши борзой… Неужели это она со взъерошенной шерстью, с диким взглядом несколько часов тому назад билась о решетку, и ядовитая слюна текла из ее незакрывающейся пасти?
Не веря своим глазам, Антон Владимирович подскочил к клетке и, схватив палку, с силой толкнул собаку в отвислый тощий живот. Собака, заскулив, забилась в угол, удивленно и жалобно посматривая на человека. Она не понимала, за что ее бьют, — она была голодна, хотела пить.
Великопольский вытер пот со лба, сел и перевел дыхание.
«Да ведь это же и в самом деле антивирус! — промелькнула тревожная мысль. — А что если это действительно универсальный антивирус, который действует пусть не против всех, пусть хотя бы против нескольких смертоносных вирусов!? Ведь это открытие мирового значения! Со времен Пастера не было равных ему!»
Огромными прыжками Великопольский поднялся в вестибюль и, криво улыбаясь, спросил у швейцара Петровича:
— Собаку № 11–18, бешеную, которую привезли третьего дня, никто не забирал из клетки?
— Рыжую, в подпалинах? Нет! А что, издохла?
Доцент, всегда такой строгий и выдержанный, громко рассмеялся, и, не ответив, быстро взбежал на площадку второго этажа.
Петрович недоуменно пожал плечами.
Нет, собака не издохла! Она была жива и здорова. Рыжая, с перебитым хвостом, вислоухая, некрасивая, глупая, она казалась доценту Великопольскому необыкновенной, — ведь это была первая в мире. собака, которую удалось вылечить во второй стадии бешенства. Каждые полчаса доцент бегал к ней и носил ей все самое вкусное, что мог купить в институтском буфете. Собака ела, благодарно посматривая на человека, а Великопольский, осторожно вводя ей под кожу иголку шприца, уговаривал:
